Ее кожа была очень необычного для тифлинга цвета - холодного розового оттенка, но с настолько сильным синеватым отливом, что казалась и не красноватой, как у тифлингов Асмодея, и не синевато-сиреневой, как у порождений Мефистофеля. Изящные когти на ее руках ловко скользили по всем маленьким дырочкам на простой, но очень искусно вырезанной деревянной флейте. А белое платье с длинным разрезом, украшенное парой вычурных, дешевых украшений из желтых металлов и фиолетового стекла, было настолько полупрозрачным из-за тонкого шифона, что периодически, когда складки при движении танца чуть разглаживались в полете юбок, даже являли миру кружевное, обтягивающее нижнее белье такого же молочно-белого цвета.
Грим великолепно скрывал кроваво-красное родимое пятно, идущее из глаза на половину ее лица волнообразными лучами. Она собрала светлые волосы в высокий хвост, завила их мелким бесом, а красные пряди и разный цвет глаз отлично маскировался простым заклинанием смены облика.
Каблуки стучали по полу, пока она пританцовывала, но попадали в ритм лишь ее собственной музыки.
К огромному сожалению Страйф ни лизардфолк с тремя навешанным на него барабанами разного размера, ни издающий дикие звуки горлового пения драгонборн, ни халфлинг-скрипач, ни поющий гном не обладали даже минимально необходимой толикой навыков для того, чтобы выступать на публике.
Но пьющих мужчин в этом максимально злачном доме, доступном не всем, это, кажется не волновало.
Хозяин дома - Таммиас Райсл, предатель Гильдии. Его подельники пока что его не вычислили, и Страйф могла бы разрушить все его планы просто нашептав через десятые руки пару слов нужным людям.
Лесса - торговка из зентов, но из настолько черной части своей группировки, что она тоже была в зоне большого риска среди своих.
Парочка толстосумных дворян, жирных, старых и распутных мешков с деньгами, которых эта когорта "бардов" и должна была сегодня развлекать. Их, кажется, не сильно волновало, что играть и петь эти бестолочи совершенно не умели. Они пили много вина, играли в карты, обсуждали какие-то черные делишки.
И, конечно, он. Энвер Горташ. Он хорошо шифровался. Хорошо прятался. Его было тяжело вычислить - все, кто на него работали, довольно ревностно охраняли его тайны.
Но нет таких тайн, которые не расскажут мертвые, если подослать к ним нужного человека. Или если просто убить их не самолично.
Но в одном Страйф была уверена точно - это тот, кого она искала. Только благословленный Бейном человек мог прийти на мероприятие в таком виде, в каком пришел. Он неделю не спал, что ли? Бедненький.
Ничего, скоро его ждет вечный сон.
Она сошла со сцены, стуча каблучками, сделала круг вокруг дворян, задорно улыбалась, позволила самому жирному ублюдку шлепнуть себя по услужливо подставленной крепкой попке, позволила повторить это и Таммиасу, и Лессе, заискивающе повернулась и к Горташу, после чего вернулась на сцену, наигрывая свою веселую, быструю, мелодию.
- Хорошая девка, - донесся до ее тифлингских острых ушек возглас Лессы, - Можно, мы ее не убьем как остальных? Я смогу ее дорого продать в Даркхолде.
Если бы сейчас ее рот не был занят флейтой, Страйф бы улыбнулась и хищно облизнулась от предвкушения.
Ох, бедная зентийка. Она даже не представляла - насколько дорого могла бы ее продать, если бы смогла обезвредить.
Вечер шел своим чередом. За картами, вином, кальяном, скучными обсуждениями. Легкие, быстрые, веселые мелодии сменяли одна другую.
Какие-то сделки были совершены. Прошли удары по рукам.
Вечер шел своим чередом.
И периодически зов природы уводил каждого из гостей - пописать, поблевать... может, даже, просраться от такого количества жирной пищи и дорогущего вина. У Тамиаса был очень богатый дом. Для члена Гильдии, конечно. Но в таком злачном квартале сортир у его дома был обычной будкой на улице, вдали от изолированного тайного подвала с дорогой мебелью.
И вот наконец-то по свои большим или маленьким делам ушел и гвоздь программы. Тот, ради кого сама дочь Баала приперлась в это злачное место. Тратила то время, которое можно было бы использовать на достойную и осмысленную охоту.
Но нет, оно того стоило. Это будет представление века. Концерт, каких она еще не давала. С кроваво-красной кодой.
Она играла на флейте. Играла и напевала свое заклинание.
За его действием никто не услышит вскриков.
Никто не увидит, как в алый цвет полностью окрасилось ее прекрасное белое платье.

Когда молодой черноволосый мужчина вернулся в комнату - его ждало поистине страшное, жуткое зрелище.
За всего несколько минут его отсутствия потайная комната превратилось в плохую скотобойню из жутких страшилок, которые дети рассказывают по ночам друг другу. Тела деловых партнеров Горташа благочинно сидели за стульями, словно склонившись над столом, держа в руках карты и бокалы вина. Только вот из их глазниц были вырезаны глаза, а их животы вспороты - и кишками всех четверых, сложенными в единую кучу, на белоснежной скатерти стола было выложено изображение отпечатка руки.
Символ Бэйна.
Четверо певцов играли как завороженные, в одежде, что была с ног до головы покрыта кровью. Они лишь смотрели на Горташа отсутствующими взглядами и продолжали напевать веселую балладу про Блуждающий Огонек по кличке Пукингтон, который пытался обмануть каргу на болотах, но попался в ее фонарь, став навеки ее рабом. И теперь вместо того, чтобы топить людей, заводя их в трясину, он лишь включает свет, когда бабуле приспичит почитать колдовские книги тех волшебников, которые сегодня попали в ее наваристый суп.
Что-то дернулось рядом с Горташем. Из-за колонны, подпирающей потолок, к нему подполз еще живой гуманоид.
Это была та самая девушка-тифлинг в белом платье. Ее взгляд был испуганным, совершенно шокированным. Ее губы дрожали, а она, не вставая с колен, схватила Горташа за подол длинной кожаной куртки.
- Г-г-господин, - ее голос дрожал, - Я не знаю... Что случилось... Они пели... Как завороженные... А потом напали... На остальных... Они шептали... Что гневается какой-то... Черный Лорд... Я... Я... Г-г-господин, надо позвать стражу...

Страх. Прежде чем выйти к нему поближе, наложив на лицо маску девичьего испуга и застенчивой красноту на щеках Страйф хищно облизнулась, а ее хвост ходил ходуном из стороны в сторону в напряженном ожидании. И таком сладострастном.
Как было приятно ощущать на губах вкус этого страха. Запах мужчины, покрывавшегося потом ужаса. Слаще будет только вкус и аромат крови на ее кинжале с кроваво-красным лезвием, когда она будет слизывать с него излишки, прежде чем перелить основную часть этой винно-красной жидкости в банку и поставить ее на полку. А его кожу она, пожалуй, постелит в качестве ковра рядом со своей кроватью.
Очень симпатичный будет коврик. Пушистый, шерстистый, почти как медвежья шкура в домах богатеев.
Страх - это слабость. Страх испытывают только жертвы. Охотник чувствует лишь азарт и желание впиться зубами в мягкую плоть.
Но пока что представление было еще только в самом начале. Пока что Страйф даже не показывала свои по-тифлингски острые зубки.
Она встала, медленно плавно, прижавшись к своей ничего не понимающей жертве. Поплотнее, потеснее. Сжав своими тонкими кистями с длинными когтистыми пальчиками его руку в районе плеча, вцепившись в этого мужчину как в джентльмена - в последнюю опору и поддержку хрупкой девушки. Она обвила своим жалобно поджатым хвостиком его ногу, навалилась на него пышной грудью - чтобы было доверительнее, чтобы мужчина чувствовал тепло самых соблазнительных частей женского тела и терял бдительность. Мужчины ведь любят такое? Правда ведь любят? Или страх в нем настолько силен, что даже чары красоты дочери бога не сработают?
Страх - это слабость
Что затмил сладость
Не гневи полубога
Иль прямая дорога
От девичьей обиды
До твоей панихиды
Мелодия страха пела в голове, она уже складывалась в новую задорную, веселую песенку, прославляющую дорого, любимого отца. Но надо было держаться, не выдавать себя пока что. Поэтому Страйф подавила улыбку на лице, и, стоя чуть позади Горташа, прижавшись к нему, мелко задрожала, затряслась от того же несуществующего страха. Заплакала слезами, в которых не было горя.
- Я... Я  н-н-ничего... не з-з-знаю... Ни про какого Л-л-лорда, господин,  - к речи Страйф добавились испуганные заикания и всхлипывания. Главное - не переиграть. Девушка врала, талантливо, с дрожащим голоском, и уткнулась своими крошечными рожками в лопатку собеседника. Так удобно быть ниже Горташа почти на голову - и казаться особенно хрупкой и беззащитной, - Они т-т-ттолько говорили... Говорили, к-к-к-ккогда убивали... Ч-ч-что есть кто-то... Кто утопит в б-б-бассейне из к-к-ккрови какого-то Г-г-гораша. Или... Корташа... Или Коташа? А п-п-потом постелит его кожу вм-м-место ковра на полу. Что он из какой-то... какой-то... какой-то штуки этого Черного Лорда. И у него б-б-большая шишка... Или он шишка в этой штуке? Я н-н-ничего не поняла, извините... Д-д-давайте м-м-мы уже п-п-пойдем и поз-з-зовем стражу?
А барды все играли. Все смотрели стеклянными глазами. И было в этом нечто подозрительно. Странное. Что-то, что казалось странным и неестественным в их игре. Помимо отсутствующих взглядов и отвратительной игры.
Кончик же хвоста тем временем пользовался некоторым замешательством Горташа у усиленно, но очень аккуратно жил своей жизнью - и аккуратным тычками оного Страйф проверяла, запрятано ли в голенищах сапог жертвы какое-то оружие?

Страйф не любила прикосновения. Не любила трогать других людей. Не любила, когда трогают ее. Она уже давно забыла и думать, почему. Когда-то в далеком детстве, когда она еще была Риксой, маленькой девочкой-тифлингом, удочеренной другими такими же хвостатыми изгоями, она любила обниматься, гладиться, давать маме и папе заплетать свои волосы и в ответ заплетать их темные и густые шевелюры тифлингов Асмодея. Она любила хлопать по спинам пробегающих детей в салочках, любила валить на спину в шутливых боях, и героически восседать на побежденных или театрально и покорно сдаваться на милость победителю, когда одолевали ее.
А потом...
Потом на ее руках появилась кровь отца. Еще секунду назад он погладил ее по голове - и вот уже лежал в луже собственной крови с горлом, что было перерезано серебряным гребешком для волос, фамильной ценностью.
В слезах девочка Рикса кинулась к маме, не поняв, что случилось. Кинулась в объятия, вдохнула ее запах... И снова туман, затмение. Соблазн. Стихи, складывающиеся в голове. Стихи о крови, гимны о расчленении, песни насилия. Она распахнула глаза - и осознала, что стоит с кухонным ножом над трупом матери.
Были и другие. И после храма Баала. Первый мальчик, который понравился... Они всего лишь поцеловались - и вот его голова уже лежала на земле.

Все это многому научило Страйф.
Прикосновения - они не для любви. Не для выражения приязни и одобрения.
Прикосновения - для охоты.
Прикосновения - это метка хищника, которую он оставляет на выбранной жертве. Это мешок мела, которым обсыпят будущий труп, как в старом анекдоте про Минска и Абделя.
Это поглаживание рукой - последняя панихида по тому, кого скоро не станет на этом свете. Последняя искра ласки перед тем, как его душа покинет Торил. Последняя пушинка нежности, как у кошачьей лапки, перед тем, как она вонзит свои когти в мышь.

Вот и сейчас Страйф в наслаждением водила хвостом по ноге симпатичного, в общем-то, мужчины, водила руками по напряженным плечам, уже представляя, как ее нож будет сдирать кожу с его костей. Как она снимет с него скальп и будет полировать его череп, чтобы позже превратить его чашу для своего стола. И как запьет его кровью мясной пирог из его плоти.
Сладкие видения почти сливались воедино с реальностью, кровь разгонялась, дыхание замирало, как у влюбленной девочки, а плоть была готова принять экстаз, дарованный отцом, который в ее жизни вытеснил все другие удовольствия.
Запах его ужаса ласкал ноздри лучше, чем аромат самых свежих весенних цветов, она заставлял пальцы напрячься, а когти почти впиться в его плоть...
Впиться, мышцы разрывая,
Под пьянящий костный скрежет,
Под рыданья негодяя,
Что с Баалом был небрежен...
Но...
Но...!

Что значит "прикажу"?! В смысле?!
Да как он...
Да как он смел?!
Сказать, что Страйф опешила - ничего не сказать. Красная пелена стихов испарилась из головы, словно и не появлялась в ней никогда, а только что сложившийся текст был забыт, вычеркнут из памяти. Ее кровавая муза покинула ее в одну минуту.
Когти так и не успели впиться в мужчину, и даже острый кончик хвоста не кольнул какую-нибудь особенно нежную и чувствительную зону на его теле.
Сладкий аромат страха, ужаса куда-то улетучился.
Да как так-то?!
Такого в ее жизни еще не случалось.
Она была дочерью Баала! Она заслужила обожание, поклонение, внимание своим словам! А он, а он! А он взял и ушел заниматься своими делами, что-то там выяснять, да еще и панический ужас куда-то испарился!
Как-будто он поборол свой страх! Как будто контролировал его, отставил на задний план. Это было невежливо, грубо, бессердечно! Она ведь так старалась, так торжественно все обставила! Как хозяйка, что несколько часов готовила главное блюдо по фамильному рецету, а получила вместо комплиментов скупое "Ну, ничего так". Как невеста, которая несколько месяцев расшивала шелковыми нитями батистовую сорочку, плела ночами ззавязочки, а грубый, небрежный новоявленный муж грубо на ней ее разорвал!

Но не только оказанная ей непочтительность возмутила Страйф.
"Прикажу". Прикажет, серьезно?! Ей, дочери Баала!
Да кто он такой! Да кем он себя возомнил! Он что, Избранный Бейна, чтобы хотя бы осмелиться командовать ею?!
Как хорошо, что он повернулся спиной и отошел - он не видел, как исказилось лицо девушки. Всего на секунду, но все же.
Какого труда ей стоило сдержаться, не подойти и не всадить кинжал ему в спину раз эдак сорок. О, и не один из них не был бы смертельным. Умер бы он не здесь. И не сразу. Далеко не сразу.
Ну или хотя бы... Или хотя бы возмутиться!
Но Страйф была поражена. Ошеломлена. Возможно, такой неосознаваемой смертным разумом наглости был поражен даже Баал, потому что красный туман и не думал застилать разум - он испарился куда-то с концами.
Предатель! Именно тогда, когда был так нужен!

Что ж. Правило хорошей актерской игры - играй роль до конца, что бы ни случилось.
Он выжил. Выжил, и пошел искать ответы. Посмотрим, насколько быстро он их найдет.
- Х-х-хорошо, г-г-господин, - играть роль испуганной девицы было все сложнее, но Страйф очень старалась.
Однако внутренне раздражение давало о себе знать.
Поэтому когда ножи пролетели сквозь двух бардов... Иллюзия на одну секунду "моргнула". Словно все свечи в комнате внезапно погасли, оставив их в полной темноте. Впрочем, так ведь все и было. Эта игра бардов была лишь... иллюзией. А они продолжили невозмутимо играть и петь над собственными трупами. Только вот песенку сменили. По воле Страйф, сверкнувшей глазами за спиной своего врага.
Только вот иллюзия тут же восстановилась. Абсолютное большинство в таких обстоятельствах списали бы это на игры света.
Был ли Энвер Горташ большинством?
И теперь песенка уже не была веселой и милой, а мелодия сменилась на монотонную и мрачную. И барды не пели. Напевал мелодию нежный женский голос. Откуда-то извне, словно бы с другого плана. Это был обычный голос Страйф, а не тот, которым она сейчас пищала реплики испуганной девицы.

Песню можно послушать и почитать текст тут)))

Ах вот оно что.
Ах вот почему этот человек так быстро поднялся по лестнице преступного мира.
Пока Энвер Горташ продирался сквозь ее иллюзию, и уже практически сквозь нее прозрел, ощупывая барабан лизардфолка, Страйф испытывала очень сложный комплекс эмоций.
Она злилась. Злилась, потому что  она не привыкла, что с любовью, с заботой, с увлеченностью творца столь долго придумываемые, разрабатываемые декорации были в один момент варварски порушены. Такое неуважение к искусству, к ней! К ее внимаю, которое она уделила этому мужчине! Много ли женщин делали бы для него что-то подобное? Много ли женщин часами могли продумывать, как максимально долго снимать с него кожу, чтобы он был еще жив до того момента, когда последний ее сантиметр отделится от тела, и он сможет предстать перед Баалом прекрасным в своем полном обнажении - с одними лишь оголенными мышцами и костями, никакой нескромной кожи? Много ли женщин держали в своей голове продуманный до мелочей план убийства?
Вряд ли.
А Страйф все это сделала! Ради него! Ради чертового бейнита! Никто из ее секты не удостоился такой чести! И этот неблагодарный бейнит не оценил красоты ее искусства, с сапогами вломился на сцену, пытаясь спасти свою жизнь! Какое варварство!
Но где-то за этой злостью было и другое чувство. Интерес. Совершенно живой, детский, инфантильный интерес. Интерес кошки, которая в своей охоте наткнулась на очень жирную крысу. На крысу, которая даст фору некоторым собакам. Конечно, кошка ее все равно убьет и съест, но какой ценой? И не уйдет ли сама кошка с порванной мордой, прежде чем вкусит сочной крысятины, оставив лишь один пожеванный хвост?
Кроваво-красные мысли уже рисовали этого человека запеченным  живьем, с яблоком во рту. И им хотелось поскорее это воплотить. Нафаршировать Энвера Горташа изысканными травами, чтобы мясо пропиталось, стало сочнее. Но алый туман был далеко.
Более поверхностные, приземленные мысли были увлечены обидой, желанием топнуть ножкой и поскандалить. Дать по лицу букетом, который должен был быть подарен барду за прекрасное выступление. И, конечно, Энвер Горташ его не подарил. Но это совершенно не мешало хотеть этот букет, и еще больше - хотеть ударить им это городское быдло, не ценящее высокое искусство, по лицу!
Поэтому, когда Горташ резко обернулся, то застал девушку обиженно надувшей губки и внимательно, демонстративно изучавшей свои аккуратно подпиленные коготки на руках.
Страй метнула недовольный, обиженный взгляд на собеседника. И, кажется, угрозой совершенно не впечатлилась.
- О-о-о-очень х-х-х-хороший в-в-в-в-вопрос, Энв-в-в-вер Г-г-г-горташ, с-с-с-слуга Б-б-б-бейна, - все также профессионально заикаясь, с деланным страхом, с паникой и дрожью в голосе ответила девушка. А потом заикание и ужас куда-то пропали. И голос стал ровным, размеренным, высоким, очень напоминающим тот, который совсем недавно пел песню, - Но ты спрашиваешь совсем не то, что тебе на самом деле нужно знать. Важно не "как", важно "кто". А ты ведь не знаешь, кто я. Ты не знаешь, мой ли голос ты слышишь, мое ли лицо ты видишь. Даже не знаешь, нахожусь ли я там, где сейчас стою, или это очередная игра иллюзий с твоим человеческим зрением.
Страйф сделала жест рукой и иллюзия развеялась. А вместе с ней и вся комната погрузилась в абсолютную подвальную тьму без единой свечи, в которой глаза простого человека ничего бы не смогли разглядеть.
Вот она, добыча. Добыча, которая не видит тебя, на которую так легко напасть, порвать в клочья, сожрать.
Рви, рви в клочья
Еще живую плоть
Мрачной ночью
Лихо не побороть
Напасть со спины, ударить кинжалом, еще и еще, умыться кровью...
И все же... И все Страйф медлила.
- Но я тебе не скажу, я оскорблена твоим невежеством и непочтительностью. Я так долго готовила сцену, чтобы тебя убить, а ты разгадал мою загадку всего за каких-то пару минут! Это свинство! Наглость! Варварское неуважение. Ты... Ты даже не удосужился подыграть! Какой мужчина станет так поступать?
Она сама не понимала, зачем это сказала. Тем более таким тоном - обиженной, капризной девицы, которой родители не купили обещанную конфету за плохое поведение. Да, как-то так она себя и чувствовала! Баал хотел крови, но именно сейчас сладкий кровавый туман забытья и удовольствия теплился слишком слабо, где-то на задворках сознания. Он охватывал разум медленно, неповоротливо, неохотно. Слова не складывались в изящные рифмы.
Чего же хотел Баал?
И чего хотела сама Страйф?