Dungeons and Dragons |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Dungeons and Dragons » Прошлое » [10 хаммер, 1312 DR] Кошки-мышки
Кошки-мышки
Не спрашивай о мотивах хищника
Описание сюжета игры:
Астарион отчаянно желает вырваться из рук своего мучителя и обрести свободу любой ценой, однако, он плохо усвоил один урок: теперь он чужая собственность. Придётся провести работу над ошибками и поплатиться за них.
Когда Касадор велел ему привести Лоатрила, Астарион ничем не выдал ужаса, охватившего его. Лицо, на котором гипсовой маской застыло подобострастие, не дернулось, и даже голос не дрогнул, когда он произнес покорно: «как пожелаешь, отец». Но стоило ему выйти от Касадора, и у него подогнулись колени.
Астарион понятия не имел, как Касадор прознал про него. Возможно, настучал кто-то из братьев и сестер. Но, если честно, он был уверен, что отец мог читать в сердце своего создания, как в раскрытой книге, и как бы Астарион ни старался занять голову всякой ерундой, образ Лоатрила снова и снова врывался в его мысли: его беззастенчивый смех; его зеленые с золотистыми искрами глаза; его возмутительно рыжие волосы, переливающие янтарем; его кожа, такая горячая, что в его объятиях остывшее тело Астариона прогревалось до самого костяка.
***
…Юноша, которого он приметил несколько ночей назад в таверне и который казался легкой добычей, сам, едва поймав его взгляд, заговорил с ним – с той открытой непринужденной, какая бывает между близкими друзьями, знакомыми тысячу лет, и которая застала Астариона врасплох. Он привык нести прелестную околесицу, дурящую головы его несчастным жертвам, но теперь почти лишился дара речи. Избитые слащавые фразочки отдавали во рту металлическим привкусом фальши – и он видел, что Лоатрил (так звали юношу) тоже ее ощущал, и все же не допытывал Астариона расспросами и нисколько не обижался – только в его глазах время от времени проскальзывал ироничный блеск.
Рассчитывавший очаровать его, Астарион сам был очарован и той ночью, вместо того чтобы заманить его в замок, позволил ему увести себя куда ему вздумается, а наутро вернулся домой с пустыми руками.
Так продолжалось несколько ночей – они встречались в таверне, говорили о пустяках, глядя друг на друга голодными глазами, и когда терпение иссякало – уходили к Лоатрилу, в его комнатушку над суконной лавкой, которую тот занимал в обмен на помощь хозяйке, его дальней родне. Прокрадывались по скрипучим ступеням, шикая друг на друга и хихикая, как девицы. И в тесной коморке под крышей наслаждались близостью, забыв обо всем на свете, а после лежали на смятой постели и снова говорили и говорили до самого рассвета. О том, как один полоумный пришил покойнице орлиные крылья и хотел выдать ее за чучело сирены. О том, как на новую луну амберлантки купаются в заливе голыми. О том, что лед, сковавший на зиму гавань, скоро тронется, и можно будет наняться на корабль и уплыть из города в любой конец Торила…
А когда горизонт начинал светлеть, Астарион покидал его, заранее изнывая о новой встрече.
***
…Он провел день, как в бреду, его разум бросало из крайности в крайность – от парализующего бессилия и понимания, что никуда он не денется и как миленький преподнесет отцу Лоатрила, сервированного на блюде, — до дурного порыва прямо сейчас, пока солнце не село, выйти под его лучи и покончить со всем этим. Когда же первое помешательство прошло, и он смог мыслить здраво, он подумал, что должен предупредить друга и уговорить его бежать из города без оглядки. А следом – что они могут бежать вместе.
Они условились встретиться после заката в ничейной лачуге на окраине города – Лоатрил смеялся над предостережениями Астариона, но, видя его смятение, согласился без долгих уговоров. Кажется, он не воспринял его слова всерьез, а предстоящее приключение лишь разжигало в нем азарт, но Астариона и это устраивало – он объяснит ему все позже, когда они будут в безопасности. И едва небо потемнело, он покинул замок, прихватив кошель с золотом, которое припрятал «на черный день» под своим матрасом.
Он так давно мечтал об этом – избавиться от власти своего жестокого хозяина. Строил планы побега, почти решался, но всякий раз в последний момент раздумывал, убеждая себя выждать более подходящего случая. Теперь же и случай был неподходящий, и все планы раскололись вдребезги, а сам он мог полагаться только на удачу. Сторонясь людных улиц, он шагал, низко опустив голову, и его поминутно прошибал страх – он с трудом сдерживался, чтобы не срываться на бег. Этот страх хлестал по щекам пощечинами и стекал холодным потом между лопаток; говорил на разные голоса, что Астарион спятил, убеждал его вернуться пока не поздно и рисовал чудовищные картины кар, которые его ждут за ослушание.
И все же…
Надежда, коварное и лживое чувство, въелась в него, как паразит, для которого отчаяние является питательной средой, и взяла верх в конце концов.
Когда Астарион добрался до лачуги, его мелко трясло, словно в лихорадке. В окнах горел свет, а значит Лоатрил уже ждал его. Астарион замер на миг, понимая, что это его последний шанс образумиться. Затем взбежал на крыльцо и дернул дверную ручку.
— Лоатрил! Хвала богам, я боялся, что ты передумаешь… Если поторопимся, то к полуночи нагоним караван, идущий в Аскатлу.
Зимний ветер захлопнул дверь за его спиной.
Он знал.
С самого начала знал о выходке своего непокорного отродья. Астарион никогда прежде не возвращался с пустыми руками, всегда приводя кого-то в замок зная, что бывает с теми, кто допустит оплошность провалиться. Он был хорошим «охотником» и превосходно пользовался как своей милой мордашкой, так и прекрасно подвешенным языком, загоняя в невидимые сети ничего не подозревающую дичь. Так что, заподозрить неладное было не трудно. Было трудно решить, что с этим делать. Наказать его сразу было слишком просто. Боль заставляла его сладко кричать и корчиться в агонии, да пылать в своей ненависти к хозяину.
О, да. Ему нравилось видеть эти жалящие огоньки в чужих глазах. Ненависть, приправленная отчаянием от понимания собственного бессилия что-либо изменить. Но всё это было слишком скучным по сравнению с открывшимися перспективами. Что может быть лучше, чем позволить ощутить надежду, чтобы потом отнять её? Втоптать в грязь и растерзать? Да ещё и руками того, кто так отчаянно за неё цеплялся.
Того, кто возомнил себе, что может жить как-то иначе.
***
С первой же ночи возвращения Астариона ни с чем, Касадор уже знал причину, ведь уже давно велел следить за ним, строго настрого запретив остальным даже заикаться об этом. Он знал всё обо всех, потому что каждый был обязан за кем-то следить, донося на своих братьев и сестер. А Астарион…уж слишком довольным тот вернулся под утро, тщетно пытаясь это скрыть от глаз своего хозяина за тысячей оправданий. Как оказалось – не напрасно.
Что ж. В эту игру можно было поиграть и вдвоем.
Касадор сделал вид, что его не тревожит этот провал, потому что остальные оказались более продуктивны. Разве что отправил Астариона к Гоуди на псарню за свои недостаточные старанья. В конце концов, что-то же должно было оставаться неизменным дабы не нарушить ложную иллюзию обыденности. Пусть думает, что отец ничего не подозревает. Пусть надеется, что перехитрил его. Пусть взрастит в себе это семя надежды на иную участь и чем росток будет больше, тем больнее будет его выдирать.
***
Игра затягивалась, но от этого становилась ещё интереснее, ведь Астарион окунался с головой в несбыточные надежды, а Зарр был рад подпитать их собственной наигранной слепотой. Ночи к пятой Касадор уже знал всё и про юношу, что очаровал его незадачливого сына, и про наивные планы на будущее, в котором его не было.
Глупый наивный мальчишка.
Руки уже давно чесались преподать ему урок, но всему своё время. И да, время. Пожалуй, стоило немного поторопить стрелки часов.
Именно поэтому он позвал Астариона и назвал ему конкретное имя желаемого гостя замка. То самое имя, от которого вид у отродья стал ещё бледнее, хоть он и мастерски попытался скрыть своё волнение, ведь двери за приглашенными закрывались навечно. Это должно было запустить следующий этап их поучительной игры.
Последний акт. Тот самый, где все получают по заслугам.
***
Холодный ветер влетел вместе с Астарионом в заброшенную лачугу, погасив часть горевших в ней свечей и погрузив пыльную комнату в полумрак, в котором вдруг стало нестерпимо холодно. По крайней мере для того, в чьих жилах кровь ещё не остыла и бурлила жизнью, заставляя сердце биться.
А может это был холод совсем иной природы. Тот самый, который острыми иголками пробегает вдоль спины, вонзаясь в разум предчувствием беды.
Лоатрил не ответил на приветственный возглас своего возлюбленного. Он словно изваяние замер в другой части комнаты, стоя лицом к двери и теперь с ужасом взирая на ворвавшегося Астариона. Пусть он не шевелился, но его взгляд говорил куда красноречивее любых слов, которые при всем желании юноши не могли сорваться с его губ.
Выбери эти двое чей-то дом, то могли бы отсрочить неизбежную встречу с последствиями своих необдуманных решений. Могли подарить себе еще один вечер, наполненный иллюзией жизни и свободы. Добавить ещё немного пикантности к игре, что стремительно приближалась к финишной прямой. Но нет. Эта лачуга никому не принадлежала, а значит, Астариону не требовалось разрешение, чтобы войти.
Как и Касадору.
— Как всегда опаздываешь, — раздался насмешливый голос из затемненного угла, куда не доставал мягкий свет свечей. Несмотря на мрак, в углу были прекрасно видны очертания знакомой отродью фигуры, расположившейся на худо сбитом стуле. И только два ярких огонька глаз, словно тлеющие угольки уверенно прорезали темноту.
— Не начинали без тебя, — добавил явно улыбающийся хозяин голоса, вяло махнув рукой и отпуская юношу из невидимых парализующих пут.
— Поздоровайся как следует с отцом и представь нас, — уже холодно добавил он, указывая небрежным движением пальца на место перед собой, явно требуя опуститься на колени.
— Астарион, что происходит? – наконец прорезался непонимающий и испуганный голос третьего участника незапланированной сцены семейного воссоединения.
Кажется, кто-то забыл рассказать своему возлюбленному правду. Ту самую, от которой кто-то так отчаянно хотел убежать.
Астарион почувствовал его присутствие прежде, чем увидел его самого. Так, может быть, собака загодя чует своего хозяина… Хотя нет, чепуха, конечно, с нюхом это не имело ничего общего. Скорее, так сознает стрекоза сковавший ее янтарь. Власть Касадора над ним, мнимо ослабевавшая на расстоянии, вблизи была ощутима физически; исходящая от него тьма, вязкая и тяжелая, стелющаяся хищными лозами вокруг ног, опутывающая руки и сдавливающая грудь; обволакивающая липким бессилием и въедающаяся ядом в кожу. Барахтайся сколько угодно, жалкое насекомое, ты сделаешь себе только хуже.
С трудом отлепив язык от пересохшего нёба, Астарион блекло выговорил:
— Отец… Какая неожиданность.
И ведь он даже не был удивлен, если подумать. Что угодно – испуган до немоты в мышцах, зол и готов завыть от отчаяния, но не удивлен.
…Разумеется, Астарион знал, что отец будет искать его, однако надеялся, что у них будут сутки или двое прежде, чем его хватятся. И за это время они успеют убраться от города достаточно далеко, двигаясь ночью, а днем – благо зимой дни были коротки – останавливаясь во встречных корчмах или где придется… Проклятье, если бы они прибились к торговому каравану, можно было бы продолжать путь и днем, оплатив пригоршней золота место в телеге – конечно, Астариону пришлось бы кутаться с головой в ворох тряпок от солнца, которое нисколько не грело живых в эту пору, а его сожгло бы даже сквозь плотные серые облака, но подобные неудобства не казались большой ценой за маячащую впереди свободу… И он рассказал бы всё Лоатрилу – почему-то Астарион верил, что тот не испугается и примет правду так же легко, как принял приглашение удрать вдвоем на край света…
Боги, какими глупыми эти мечты казались теперь.
Голос Лоатрила прошелся плетьми по взвинченным нервам. В нем был страх и неверие человека, еще не понимающего, что его ждет, но надеющегося, что вот сейчас всё исправится, недоразумение разъяснится, все посмеются и разойдутся по своим делам. Надеющегося на него, на Астрариона, который втянул его в эту авантюру и уж конечно знал, что делать!
Ха…
Астарион даже не посмотрел в его сторону – просто не мог заставить себя взглянуть ему в лицо. Разум панически метался, пытаясь хоть что-то придумать, найти хоть какую-то уловку, но снова и снова упирался в мысль, что всё кончено, они оба в ловушке. Он никак не сумеет помочь своему возлюбленному. Всё, что он может теперь, это попытаться уберечь собственную шкуру.
(Не обманывайся, радость моя, ты с самого начала думал только о себе).
— Если тебе угодно… Лоатрил, это Касадор Зарр, мой отец, — машинально «представил» Астарион, не оборачиваясь.
Юноша ринулся было к нему, но Астарион отстранил его холодным жестом. С грацией марионетки на разболтанных шарнирах он подошел к своему хозяину, опустился на колено и склонил голову.
— Прости меня, я виноват, – и он, ненавидя себя, ухмыльнулся, — Хотел развлечься с ним напоследок.
«Что?» — откуда-то из-за спины донесся до него слабый возглас Лоатрила. – «Астарион… Что это значит?..»
Астарион вновь будто бы не обратил на него внимания, хотя и думал про себя истерически: «заткнись, заткнись, ради всех кругов ада, просто замолчи». Ему было невыносимо слышать его голос.
— Но почему ты так нетерпелив! – продолжил он капризным тоном, — Так скоро лишаешь меня этой прелестной игрушки! Я ведь обещал, что приведу его — разве я прежде подводил тебя?
Отредактировано Astarion (2024-11-03 23:49:05)
Он чувствовал страх повисший в воздухе. Липкий, тягучий, его словно можно было потрогать. И нет, боялся вовсе не растерянный юноша, еще не осознавший в полной мере свою участь. От Астариона буквально разило этим чувством, несмотря на скомканную актёрскую игру и попытку сделать вид, что ни о каком побеге он на самом деле не помышлял.
Пытается уйти от наказания. Спасти свою драгоценную шкуру. Как всегда предсказуемо. Мужество этому отродью знакомо никогда не было.
Даже сейчас, загнанный в угол, он не нашёл в себе сил признаться в своей ненависти, не бросил в лицо желанием убраться от хозяина как можно дальше. А мог бы. Но Астарион уже упустил свой шанс, послушно склонившись да пряча свой бесстыжий взгляд.
Касадор подался вперед, а его цепкие пальцы довольно болезненно впились в чужой подбородок, заставляя установить с ним зрительный контакт. На губах вампира хоть и застыла улыбка, обнажая края острых зубов, но она явно не предвещала ничего хорошего.
— Назови мне хоть одну причину не вырвать твой лживый язык прямо сейчас.
Он мог сделать это. Буквально. Заставив Астариона корчиться в агонии захлебываясь собственной кровью. Со временем, конечно, регенерация которой он его наградил сделала бы своё дело, но пришлось бы ждать слишком долго, лишив себя удовольствия слушать мольбы о прощении. Пожалуй, только это спасало эльфа от немедленной расправы.
Как он вообще посмел подумать, что может обмануть Касадора? Разве он не дал ему понять, что знает всё? Каждый их шаг, каждое сказанное полушепотом слово.
За это он тоже поплатится.
— Я расскажу тебе, что это значит, — хватка Зарра ослабла, а его взгляд теперь был устремлен на смущённого Лоатрила, который явно не понимал, что происходит и оттого его глаза полные вопросов метались от отца к сыну и обратно.
Касадор неспешно поднялся с места и медленным, размеренным шагом приблизился к оторопевшему юноше, внезапно побледневшему ещё больше.
— Астарион хотел бросить свою семью. Предать нас, наплевав на то, что я дал ему жизнь, крышу над головой, подарил любящих братьев и сестёр. А теперь, когда он понял, что за свой поступок придется расплачиваться, он готов предать и тебя. Он сделает всё, что я скажу, лишь бы облегчить свою участь. Всё верно, Астарион? Или ты хочешь что-то добавить?
Перестав сверлить взглядом Лоатрила, он развернулся к своему отродью внимательно наблюдая за его реакцией. Будет ли этот дерзкий мальчишка юлить дальше или уже, наконец, осознает, что ему не выкрутиться и смирится? По правде говоря, последнего Касадор не хотел. Ему даже нравилось, когда Астарион строптивился. Тогда его глаза горели как-то по-особенному. И кричал он особенно сладко. Видеть, как тухнет его взгляд, как ломается воля было особенным удовольствием, сродни хорошему десерту.
— Астарион… — помотал головой Лоатрил, внимательно глядя на своего возлюбленного и явно отказываясь верить в услышанное. Его взгляд был полон надежды. Скажи Астарион, что это ложь и тот будет готов тут же поверить в это простив всё, что он наговорил всего мгновение назад.
Улыбка исказилась, превратившись в болезненную гримасу. Сердце провалилось на самое дно грудной клетки. От прикосновения отцовских пальцев его насквозь прошибло ознобом. Он чувствовал, как полосует по лицу взгляд узких багровых глаз, от которого не утаить даже малейших движений души.
Боги, как это глупо. Касадор видел его насквозь.
И слабость, ужасная слабость во всем теле. Астарион зажмурился – ему было тошно. Всё, чего он хотел – чтобы это поскорее закончилось. Но не-ет, Касадор наслаждался происходящим и не собирался прекращать раньше времени этот уродливый спектакль. Он разделывал его с вдохновением мясника, каждым словом выуживая на обозрение чувствительные потроха. Не для Лоатрила, разумеется – какое ему было дело до жалкого смертного? Ради собственного удовольствия исключительно, а что доставит ему больше радости, чем вид сломленного его властью создания?
Конечно, его обвинение звучало смехотворно: какая еще семья? какая жизнь?
Нет, поначалу Астарион и правда верил наивно, что Касадор спас его от смерти. Проклятье, да он даже думал, что такое существование придется ему по душе! Бессмертие, вечная юность, череда любовников и развлечений каждую ночь – о чем еще можно мечтать? Но хватило пары лет, чтобы понять – это не жизнь, а проклятье… Голод, страх, боль – и никакой возможности умилостивить отца. (Отца? Хозяина, который владел им безгранично.) О, Астарион перепробовал многое, чтобы добиться его снисхождения, пока не осознал, что это бессмысленно – ты никогда не будешь достаточно хорош, достаточно расторопен, достаточно услужлив… И эта вечная гонка с собратьями, в которой ты готов на любые подлости лишь бы не навлечь на себя гнев — вот что Касадор называл «семьей».
— Хватит, прошу. Ты получил, что желал – чего еще тебе нужно? – через силу выговорил Астарион, сдавшись.
Он бессильно сжимал и разжимал кулаки. Его бесконечно мучило то, что Лоатрил стал свидетелем этого унижения. Он обернулся – ужасная ошибка. Лоатрил был единственным ярким пятном в сумраке пыльной лачуги. Погасшие свечи курились прозрачным дымком, остывая, но даже в ущербном свете луны, проникающем в мутные окна, его рыжие волосы горели огнем; от него исходило тепло, как от костра. Тепло, которым Астарион кутался в его объятиях, которое пил с его кожи, покрывая ее поцелуями. Которое так притягивало и утешало его. Но его взгляд – взгляд был страшным. В нем перемешалась жалость пополам с отвращением.
— Я не хотел, — беззвучно пробормотал Астарион, опуская глаза. – Клянусь, я не хотел…
Чего он ждет? Зачем смотрит на него? Чего стоит, как дурак, будто не понимает, что присутствует на собственной казни? Хоть бы попытался бежать, попытался спастись – безнадежно, конечно, но если бы ему удалось вырваться, постучаться в любую соседскую хижину, где есть люди… Быть может, Астарион даже попробовал бы задержать Касадора – он не был уверен, что готов рисковать, но если есть хоть малейший шанс, почему им не воспользоваться?
И Лоатрил, словно услышав его мысли, сорвался с места, но не к выходу – схватив со стола тяжелый латунный подсвечник («Отпусти его!»), он яростно бросился на Касадора.
— Нет! – Астарион сам испугался собственного вопля, выдававшего его с головой — столько в нем было отчаяния.
Мелкая дрожь отдавалась в подушечки пальцев, ощущалась кожей и растекалась по телу теплым, приятным чувством, теша внутреннее эго, окрашивая улыбку во все цвета самодовольства. Астарион уже сжался под его взглядом, съежился, словно побитая собака у ног сурового хозяина. Но этого было мало. Ничтожно мало по сравнению с тем, что Касадор мог выжать из этой ситуации.
А он не знал полумер. Всё или ничего. И второе его не устраивало.
Касадор издевательски хмыкнул вслух, будто в ответ на мысли Астариона. Нет, Зарр не умел их читать, но этого и не нужно, чтобы знать, о чём тот думал в этот момент. В конце концов когда-то Касадор был на его месте и точно также ненавидел своего создателя в глубине души лелея надежду когда-нибудь с ним поквитаться за все годы боли и унижений. Но в отличие от своего жалкого создания, преуспел и потому наслаждался своей властью по праву. По праву сильного. У него был стержень, который Велиот не смог сломать. У его отродья же не было даже крепкого хребта, хоть иногда он и пытался нелепо барахтаться в поглощающих его водах отчаяния. Как сегодня.
И это невероятно забавляло.
– После того, что ты сделал, ещё смеешь мне дерзить, неблагодарный мальчишка?
Лоатрил отошёл на второй план их маленькой импровизированной трагедии на какое-то время заставив позабыть про себя. Благо, этот кусок мяса был не многословен и единственное, на что его хватало в этой семейной сцене так это на глупые вопросы и бесконечное повторение имени, от которого уже саднило в ушах.
За короткий миг Касадор преодолел расстояние в несколько шагов до Астариона и бесцеремонно схватил его за волосы, вновь заставляя посмотреть на себя в то же время наклоняя того ниже, вынуждая встать на оба колена и опереться на руки, чтобы не потерять равновесие и безвольно не повиснуть в болезненной хватке.
– У тебя нет права просить меня. Ещё не дорос до этой милости и ничем её не заслужил. Умолять – вот твой вечный удел!
Издевательская улыбка сошла с его лица, и острые черты лица исказились гневом так легко различимом в сорвавшемся на крик голосе. Казалось, ещё мгновение, и последует болезненный удар, способный сломать пару костей или раскрошить челюсть, но короткий возглас за спиной заставил Зарра отвлечься.
Лоатрил, позабыв о самом себе, бросился на помощь своему возлюбленному, так и не поняв, с кем связался. Не осознав, насколько глупыми были его жалкие потуги встать на защиту Астариона.
Касадор даже не дёрнулся. В последний момент, когда казалось, что тяжелый подсвечник вот-вот достигнет своей цели и проломит чужую голову, вампир буквально растворился в воздухе на мгновение повиснув в нём полупрозрачной голубоватой дымкой. Подсвечник с едва слышимым свистом рассек воздух, а Лоатрил ведомый своим же замахом запнулся и рухнул прямо рядом с Астарионом, чей отчаянный крик божественной музыкой заполнил комнату.
– Какая ирония, — темная фигура мгновенно материализовалась, теперь насмешливо взирая за парочкой неудачливых любовников сверху вниз кровожадно загоревшимися глазами. – Ты его предал, а он готов за тебя умереть. Определённо, ты такого не заслуживаешь. Ничего, мы исправим это. Ты исправишь это, — наклонил он голову чуть вбок, внимательно наблюдая за всё погружающимся в бездну отчаяния Астарионом явно испытывая от этого зрелища одному лишь ему понятное наслаждение.
– Хочу посмотреть, как выглядит это храброе сердечко. Принеси мне его, — и рука в элегантном жесте требовательно обнажила свою ладонь.
Лоатрил, чей удар, в который он вложил всю силу, пришелся в пустоту, потерял равновесие и упал на деревянный пол рядом с Астарионом. Подсвечник с гулким лязгом откатился к стене. Астарион поморщился от жгучей жалости – на что ты только рассчитывал, мой милый? Он машинально потянулся к юноше, обнимая того за плечи, пока тот диковато озирался и пытался понять, что произошло.
— Вампир… — выдохнул он.
Астарион повернул к нему бледное лицо и наткнулся на его взгляд, пристально изучавший его. Зрачки, расширенные полумраком и ужасом, почти поглотили раёк, отчего его лучистые зеленые глаза теперь казались полностью черными.
— И ты… Ты тоже? – Лоатрил коротко рассмеялся нервным смехом, — Я должен был догадаться…
Ага.
Все они так говорят.
…Но Лоатрил был не «все». В кои-то веки у Астариона появилось что-то, чем он дорожил. Сейчас он почти злился на него за это – за то, что тот был ему нужен; за то, что заставил забыть своё место; за то, что позволил вновь почувствовать себя хоть немного живым. И за то, что теперь Астарион разрывался между виной перед ним и страхом за свою шкуру…
Ах, это мерзкое, вгрызшееся в сердце чувство вины. Если бы Астарион просто сказал ему убираться из города, у мальчишки был бы шанс избежать своей участи, но он не хотел разлучаться с ним и придумал эту глупость с побегом…
Лоатрил сбивчиво дышал ему в плечо, цепляясь пальцами за его локоть, и бормотал что-то неразборчиво – то ли молился, то ли матерился. Его взгляд метался из стороны в сторону, будто ища, чем еще можно вооружиться. Это упрямство тоже бесило Астариона, которому никогда не доставало сил бороться до последнего. Его мышцы заранее сводило спазмами в ожидании боли, и он лишь уговаривал себя терпеть, стиснув зубы, чисто из принципа – чтобы не радовать лишний раз отца слезами и воплями. Но Касадор в конце концов добивался и этого — всегда.
Астарион осторожно высвободился из рук Лоатрила и медленно поднялся с пола, встав между ним и Касадором:
— Прошу… про… — он сглотнул, — Умоляю. Позволь ему уйти. Я сделаю все, что ты скажешь, приведу тебе любого, кого ты пожелаешь… только отпусти его, отец, пожалуйста…
Он застыл, остановленный властным жестом. Касадор смотрел на него насмешливо, как на диковинного жучка – вот бы оборвать ему ножки и крылышки и поглядеть, как он будет дрыгаться.
— Что..? — растерянно сказал Астарион, уставившись на протянутую в ожидании ладонь.
Ты слышал, радость моя, тебе велено вручить папочке сердце твоего драгоценного возлюбленного. В этой лачуге полно барахла – можешь поискать, чем сподручнее будет вскрыть грудную клетку. А если ничего не найдется, ты можешь сделать это голыми руками – ты ведь справишься, верно? Не так уж это и сложно – ребрышки у него тоненькие, как у птички, ты же успел изучить их, пересчитать, перебрать с нежностью пальцами, слыша, как под ними бьется горячее, быстрое сердечко…
Астарион содрогнулся всем телом и замотал головой, пытаясь сопротивляться воле хозяина. Приказ, как чары, сковал его, став его собственной потребностью, навязчивой мыслью, от которой не избавиться, как ни старайся…
Он всхлипнул:
— Нет... Я не могу. Не могу. Не заставляй меня это делать...
Как забавно они смотрелись сейчас, копошащиеся на грязном, пыльном полу у самых его ног. Цепляющиеся друг за друга, будто за соломинки во время шторма. Как испуганные грызуны, загнанные в угол котом, не спешащим перекусить хрупкие шейки. Будто мясо, напитавшись страхом, приобретало иной, утончённый вкус.
Догадался. Наконец-то до тупой головы этого создания дошло в какую трясину он угодил с самого начала. Судьба уготовила Лоатрилу участь вкусного ужина, но почему-то Астарион решил, что смеет ей противиться. Смеет противиться ему. Посмел надеяться, что может что-то изменить. Возжелал лучшей участи. А может, всё ещё пытался цепляться за прошлое. То самое, где у него было всё: положение, власть, деньги. Прошлое, в котором он выносил приговоры и вершил чужие судьбы с лёгкой подачи руки отправляя на виселицу порой не гнушаясь закрывать глаза на справедливость ради звонкой монеты. Что ж, в конце концов все получают то, что заслужили, не так ли? Когда-то давно Касадор не просто так положил на него глаз. Но нет, вовсе не из-за того, что Астарион делал, а из-за того, кем он был. Лакомый кусочек влюблённый в собственное отражение и считающий, что весь мир крутится вокруг него. Как приятно было рушить все эти иллюзии. И как приятно наблюдать за результатом, пусть он ещё и был далек от совершенства. Даже теперь, когда он посмел взбунтоваться и ослушаться, Касадор был по-своему доволен. Не то, чтобы ему был нужен повод в очередной раз устроить персональный ад своему созданию, но Астарион даже не представлял, какие прекрасные декорации он подготовил своими руками.
Да. Зарр был очень доволен. Но вовсе не так, как этого всегда хотелось эльфу.
Он не торопился, вдоволь наслаждаясь происходящим и давая возможность Астариону в полной мере прочувствовать всё отчаяние своего положения. Зимой солнце всходило довольно поздно, а ночь только недавно началась, так что у него было ещё полно времени, чтобы закончить свой жестокий урок. Куда вообще торопиться, если впереди у тебя целая вечность?
А вот и подоспели мольбы. Одна из его любимых частей развлечения, но в этот раз настолько скомканная и смазанная, что лицо вампира исказилось недовольством вперемешку с отвращением. Молить полагалось, ползая в ногах и захлебываясь собственными слезами вперемешку с кровью, судорожно глотая воздух в попытках вымолвить хоть что-то внятное. Астарион смел стоять и…уговаривать? Что такое ничтожество могло предложить такому как он? Смехотворно.
— Ты и так это сделаешь. Кажется, ты в своём маленьком бунте забыл суть вещей, моё нерадивое дитя. Ты сотворён чтобы служить и выбора у тебя нет. И никогда не будет, — особенно вкрадчиво процедил он последние слова будто пытаясь вдолбить в белокурую головушку простую истину с которой ему следовало жить до конца своих жалких дней.
Пока они разговаривали, Лоатрил за спиной Астариона продолжал вошкаться, на мгновение даже заставив Касадора бросить на него свой прожигающий насквозь взгляд. Он не пытался сбежать, не застыл в оцепенении, не умолял сделать как просил Астарион и не рассыпался в миллионе обещаний уйти, больше не попадаться на глаза и никому ничего не рассказывать, как многие до него. Кажется, он даже пытался придумать как дать отпор. Интересный экземпляр. На мгновение Касадор даже подумал, что из него вышло бы прекрасное отродье. Может даже куда лучше и интереснее, чем Астарион. А их привязанность в перспективе открывала множество возможностей. О, он с удовольствием посмотрел бы как Астарион снимает с Лоатрила кожу.
Или наоборот.
Хватило нескольких секунд, чтобы передумать. Этот паршивец и так часто доставлял проблемы, но был хотя бы легко подавляем, а этот…да ещё и на пару. Слишком многое стоит на кону, чтобы рисковать из-за такой глупости. К тому же желание заставить Астариона страдать здесь и сейчас уже наполнило чашу терпения до самых краёв.
— Уже заставил, — коротко бросил Касадор на бесполезное сопротивление Астариона игнорируя вот-вот польющиеся слёзы. Ему было плевать на них.
Он сделает это. Пусть сопротивляется сколько хочет, но в конечном итоге, вампирское отродье целиком и полностью принадлежало Касадору.
Астарион уже давно не был сам себе хозяином.
— Но так и быть, я тебе немного помогу, чтобы потом не говорил какой я ужасный отец.
Холодная сталь расписного клинка блеснула в темноте, отразив свет луны, падавший сквозь прохудившуюся местами крышу. Открытая ладонь всё ещё была требовательно протянула, но теперь она предлагала кинжал, призванный облегчить задачу.
И нет, Зарр делал это вовсе не по доброте душевной. Просто ему подумалось, что так последняя сцена получится куда эстетичнее.
— Только не торопись. Чем дольше он будет кричать, тем меньше это будешь делать ты.
Для Астариона со смертью Лоатрила ещё ничего не закончится. Пусть даже не надеется так легко отделаться.
— Нет, нет, нет… Я сделаю что угодно. Что угодно, только не это…
Однако Касадор в своем высокомерии был прав: Астарион и без того сделает что угодно, что взбредет в голову его хозяину – у него просто нет выбора. Отродья Касадора принадлежали ему полностью, со всеми потрохами, и он мог двигать ими по своему капризу так же легко, как детишки шевелят маленькими тряпичными куколками, надетыми на пальцы. И у Астариона не было ничего, за что он мог бы выторговать пощаду.
У него вообще… ничего не было.
— Будь ты проклят! – бессильно простонал он, наблюдая, как его рука, непослушная ему, берет из рук Касадора кинжал.
Астарион с удовольствием воткнул бы его в горло Касадора – он рисовал в своей голове, как сделал бы это, красочно и детально. Но мечтать он был волен сколько угодно, нож же… Он не мог даже отшвырнуть его подальше от себя — ладонь прикипела к рукояти, и разжать хватку можно было разве что переломав пальцы.
Сзади послышался шорох – Лоатрил поднялся с пола, кутаясь в свою накидку из тонкой шерсти. Астарион обернулся к нему… Проклятье, почему Касадор не может сделать это сам? Зачем принуждает его, будто ему недостаточно просто отнять у Астариона, убить, уничтожить то, что ему дорого?
Лоатрил попятился, скованно сутулясь.
— Астарион… Твои глаза…
Глаза мерцали красным – разум заволокло алым туманом, и его излишки текли из-под ресниц вместе с беспомощными слезами. Попытки разогнать его и вернуть себе контроль над телом и разумом лишь вызывали головную боль.
— Не надо… Отдай мне нож, — нервно проговорил Лоатрил.
Астарион покачал головой, двигаясь против воли к нему шаг за шагом:
— Не могу.
Лоатрил отступал, держа дистанцию, пока не наткнулся на стол. Обходя его, он наугад хватал все, что попадалось под руку – пыльные миски, кувшин, кусок засохшего серого хлеба – и швырял в Астариона. От одних предметов Астарион отмахивался, другие стукались об него и падали на пол, не причинив никакого вреда. Он заметил, что в движениях Лоатрила не было той ярости, какую он вложил в удар, предназначавшийся Касадору. И вновь ощутил жалость и болезненный стыд.
Он подошел вплотную – Лоатрилу больше некуда было отступать. Юноша весь задеревенел, и Астарион слышал, как он шарит рукой за своей спиной, ища что-нибудь, чем ещё можно было бы отбиться. Астарион поймал его за запястье и потянул его руку к себе, поднес ко рту.
— Прости меня. Прости… Ты ведь простишь меня? – шептал он, целуя его пальцы.
Разум истошно орал, сопротивляясь, но толку… Вспышка паники промелькнула в глазах Лоатрила, он дернулся, пытаясь вырваться. Поздно, мой милый: клинок с тонким, но широким полотном, вошел клином в межреберье. Нажав на рукоять, Астарион провернул его, взламывая кости. Лоатрил выгнулся, неестественно запрокинув голову и слепо хватая Астариона за плечи, за шею, за лицо; открыл рот – вместо звука из него вырвались толчками алые брызги. Острие проткнуло легкое, и теперь Лоатрил захлебывался собственной кровью. Потом его глаза закатились, а тело потяжелело в руках Астариона, и тот, придерживая его, медленно опустил его на пол. Уложил бережно и склонился над ним, убрав с его лица взмокшие волосы и вытерев краем накидки алую пену со рта.
Прижался лбом к его лбу, беззвучно рыдая.
Он так бы и сидел, не шевелясь и впитывая в себя боль осознания. Однако это еще был не конец – приказ отца, засевший в голове, велел закончить начатое. Астарион будто со стороны видел, как его руки отбросили потяжелевшую от крови ткань накидки, разорвали рубашку на груди Лоатрила, обнажая уродливую рану, по краям которой торчали острые края сломанных ребер. Скользящие в крови пальцы вырвали мешающие обломки костей и ошметки мышц. Зарылись внутрь раны, сдвигая мешающее легкое. Там, в нежном коконе, колыхалось еще живое сердце. Содрав ногтями ткань сердечного мешка, он обхватил сердце рукой – оно беспорядочно толкалось в ладонь, будто отказываясь сдаваться. И всё так же со стороны, словно безразличный свидетель, Астарион видел, как его руки выдирают сердце из груди юноши, обрывая соединяющие его с телом артерии.
По запястьям заструилась сочащаяся из него кровь. В ней было всё – его руки, одежда, пол под ногами. Её запах, одурительно сладкий, бил в ноздри Астариона, будя в нем голод. Ему было мерзко от себя и от своей природы, от неистового желания напиться крови своего возлюбленного, затмевающего прочие мысли, и от того, что останавливал его только запрет, наложенный отцом, и если бы не он...
Он поднялся, держа сердце перед собой обеими руками. Шатаясь словно в бреду, вернулся к Касадору и медленно вложил сердце в его протянутую выжидательно ладонь.
— Я ненавижу тебя… ненавижу…
Похоже, этот юнец зацепил Астариона куда сильнее, чем могло показаться на первый взгляд. Ещё никогда он не позволял своему поганому рту опускаться до проклятий, да ещё и объявленных во весь голос. Лишь жалкое бормотание, подпитывающее ненависть и призванное хоть немного облегчить боль вперемешку со страхом навлечь на себя ещё что-то более ужасное. Касадор не просто прошёлся по струнам его души сыграв самые минорные ноты, а вырвал их с корнем под характерный звук, после которого наступает всепоглощающая тишина. Ничего. Струны можно заменить, а инструмент заново настроить чтобы звучал на нужный лад.
Этого он и добивался.
— Всё же надо было вырвать твой поганый язык, — насмешливо бросил он с улыбкой наблюдая, как бледная рука вцепилась в рукоять клинка, не в силах сопротивляться воле своего настоящего хозяина. Глаза отродья, и без того красные, теперь светились ярким, светом, будто подсвечиваемые изнутри мистическим огнём из самой преисподней – верный знак того, что Касадор дёргал за ниточки своей марионетки. Сопротивляйся сколько угодно, напрягай всю свою волю, кричи, умоляй, но толку от этого не будет. Узы крови были слишком крепкими и древними.
Нерушимыми.
Больше Зарр не вмешивался и лишь молча, из темноты наблюдал и за жалкими попытками Астариона противиться приказу, и за попытками Лоатрила достучаться до своего без пяти минут убийцы. Что ж, нужно отдать ему должное, боролся он до конца, отчаянно цепляясь за свою жизнь и, будто до последнего верил, что те руки, которые он целовал страстными ночами, остановятся в своём безумии, не смогут отнять жизнь после всех множеств объятий и сказанных наедине слов, от которых сердце трепетало и становилось трудно дышать.
Но серебристое, бездушное лезвие быстро и точно вошло между рёбер, а потом они хрустнули под очередным нажимом. Комната тут же наполнилась пьянящим ароматом крови, приятно защекотавшим нос. Хорошо, что сегодня Касадор утолил свою жажду сполна, иначе смерть Лоатрила не была бы столь прозаична и ярка. Иссушить его до дна на глазах Астариона не было бы столь поучительным уроком.
Который, к слову, он всё ещё не усвоил.
Вампир вдоволь насладился чужими рыданиями и душевными муками так ярко отражавшимися на бледном лице отродья, разве что ещё не изошедшегося на сопли, но судя по внезапно посуровевшему взгляду, всего этого явно было недостаточно.
Теплое сердце послушно вложенное в ожидавшую ладонь ещё пару раз ударилось в неё и утихло, превращаясь из чего-то сакрального в обычный кусок мяса, на который Касадор даже не взглянул прежде чем демонстративно расслабил пальцы позволяя ему выскользнуть из руки на грязный, обветшалый пол.
— Ничего особенного, — вынес он свой вердикт и теперь нахмурившись взирал на Астариона, внезапно осмелевшего настолько, чтобы сказать правду в лицо, но недостаточно, чтобы попытаться что-то сделать со своей ненавистью.
— Ненавидишь? У всего есть своя цена и у нашего бессмертия тоже. Но что ты сделал? Наплевал на нас всех ради своего сиюминутного желания теплого смертного тела? Попытался сбежать ради иллюзии прежней жизни? Поставил под угрозу не только нашу семью, но и всё наше общество. Ты знал правила, Астарион. Мы все живём по этим правилам не просто так скрываясь в тенях и даже я вынужден их соблюдать ради нашего будущего. Я много лет вдалбливал их в твою дурную голову. Так что ты и только ты виноват в том, что произошло. О, я мог бы снова подтереть за тобой как делаю всякий раз, когда ты и твои братья с сёстрами действуют недостаточно осторожно, но какой бы в этом был урок? Разве бы ты его выучил? Так скажи мне теперь, Астарион, кто на самом деле заслуживает твоей ненависти, м?!
От довольной ухмылки не осталось и следа. Теперь его лицо было искажено злостью и гневом, от которых мрак помещения словно бы становился гуще. Касадор то говорил спокойно, то срывался на крик, от которого в какой-то момент с жалобным писком разлетелась стая разбуженных посреди зимовки летучих мышей, облюбовавшая обветшалый, но ещё пригодный чердак.
— Неблагодарный мальчишка не умеющий ценить то, что имеет. Я верну тебя туда, откуда взял! Surge, ut servias! – сорвавшееся с его тонких губ заклинание едким, ядовито-зеленым светом разрезало темноту и окутало ещё тёплое тело Лоатрила, вырывая из его лёгких последние остатки воздуха с хриплым, неестественным стоном.
Окровавленное тело с разодранной грудной клеткой пошевелилось и неуклюже стало подниматься на ноги.
— За мной. Оба! – процедил он с отвращением сквозь зубы и, небрежным жестом распахнул дверь, даже на коснувшись её, после чего поспешно шагнул в ночную мглу.
Что-то ещё объяснять Астариону он более не счёл нужным.
Сердце шлепнулось с неприятным влажным звуком на пол. Астарион тупо уставился на него, не моргая.
Он гадал, зачем отцу могло понадобиться сердце Лоатрила – может, он хотел выпить из него, как вино из бурдюка, скопившуюся в камерах кровь на глазах голодного Астариона; может, сожрать целиком; может, засушить и оставить в качестве сувенира. Однако, выяснилось, что оно ему вообще не было нужно, не зачем.
Астариона передернуло от злобы и тошноты. Но это и отрезвило его.
Молчи, твердил он себе мысленно, ради всех богов, молчи, ты уже наговорил достаточно…
Трудно было выслушивать эту околесицу про бессмертие, семью, крышу над головой и прочая, прочая… Ах, благодетельный Касадор спас его от гибели! Даровал ему вечную жизнь! Приютил, пригрел, приголубил!.. Как будто он сделал это из милосердия, а не ради того, чтобы получить себе в услужение еще одного раба. Эта жизнь была пыткой – страх, голод, боль, страх, голод, боль; и если отродье хоть на мгновение позволяло себе забыться, найдя утешение, какое Астарион нашел в объятиях Лоатрила, то…
Агх…
Ему хотелось выплюнуть всё это в лицо Касадору, сейчас как никогда прежде. Это не жизнь, какая же это жизнь, это хуже смерти, — так он думал не раз. Но – тс-с, этого нельзя было говорить вслух, ни в коем случае. Потому что…
Хуже ли в самом деле? Вернись он во времени в ту ночь, когда Касадор дал ему выбор – подохнуть от ножевой раны или какое-никакое, но спасение — предпочел бы он, зная что его ждет, смерть? Ха, едва ли… И Астарион не знал, насколько он нужен Касадору. Возможно, его жалкая шкура вовсе ничего не стоила в глазах отца, и он лишил бы Астариона этой жизни так же легко, как и дал ее, раз уж она была ему «в тягость». А Астарион, как бы он ни ненавидел своё существование, умирать окончательно не хотел.
Молчи, молчи, молчи.
Кивай и поддакивай, извиняйся, умоляй, льсти – и надейся, что пронесет.
Астарион пробормотал, скрутив в себе ненависть:
— Ты прав, отец. Прости, это моя вина. И это больше не повторится.
Но Касадору этого было мало. Астарион уже попадался в эту ловушку: всякий раз, как ты думаешь, что отец уже наигрался, он находит способ продлить агонию.
Тело Лоатрила, охваченное замогильным зеленым свечением, поднялось с пола, подчиняясь заклинанию Касадора. На него было жутко смотреть — посиневшие губы и, как воск, белая от кровопотери кожа; неестественная перекосившаяся осанка, одно плечо выше другого, как у пугала. И глаза, прежде полные солнца и жизни, теперь были как тусклое стекло: щелкнешь ногтем — глухо звякнет.
— Что ты задумал? – осипшим голосом спросил Астарион, не особенно рассчитывая на ответ.
И опять гадать не было смысла – ему редко удавалось предсказать извращенные замыслы отца. Оставалось только плестись следом за ним, бок о бок с ходячим трупом своего возлюбленного.
Они покинули лачугу, однако, вместо того чтобы повернуть к замку, Касадор зашагал вдоль окраин дальше за пределы города. Луна едва сдвинулась на чёрном небе, до рассвета было ещё далеко. По пути им никто не встретился; в окнах тех нескольких домишек, что они миновали, не было видно света – то ли хозяева спали, то ли они тоже были заброшены — места здесь были глухие.
Астарион покорно шел следом за Касадором, уставившись расфокусированным взглядом в его спину. В его мыслях всплывали образы из его воспоминаний о проведённых с Лоатрилом часах. Как они лежали в обнимку на слишком узкой для двоих кровати. Как в особенно холодную ночь пили подогретое вино со специями – и оно даже казалось Астариону сносным на вкус. Как Лоатрил однажды сообщил, не очень умело изображая сожаление, что хозяйскую собачонку утром нашли издохшей – вредная шавка вечно кидалась на Лоатрила и искусала ему все ноги (её кровь оказалась вкуснее крысиной).
Но всякое воспоминание оканчивалось одинаково: фантазия Астариона самовольно дорисовывала, как он разрывает зубами горло юноши и жадно пьет, пьет, пьет. Лоатрил плелся рядом, рывками переставляя ноги; чудовищная рана зияла чернотой в его груди, хлюпая при движении кровью, и ее запах изводил Астариона, как бы он ни пытался отвлечься.
Наконец тропа вывела их к каменной стене, уплетенной голыми лозами. Некоторое время они шли вдоль нее, пока не добрались до ворот, за которыми было старое кладбище. Над укрытыми снегом могилами высились надгробные камни, некоторые настолько древние, что надписи на них невозможно было прочитать; некоторые и вовсе были расколоты или повалены. Вдоль главной аллеи кладбища тянулись фамильные склепы – непохожие один на другой и самые разнообразные с виду, построенные согласно вкусам владеющих ими семей. Когда Касадор, а следом за ним Астарион с Лоатрилом вошли через ворота, с крыш склепов снялась стая ворон и с хриплым карканьем улетела прочь.
— Зачем мы здесь?
Вы здесь » Dungeons and Dragons » Прошлое » [10 хаммер, 1312 DR] Кошки-мышки
