Тронный зал был... ну так себе.
"А почему не дворец в верхнем городе?!" - возмущенно думал Бальмонт. Вообще он уже рассчитывал на фуршет, выпивку, когти неоги и стейк из бехолдера, который можно будет стащить с собой и попробовать приманить Тару, и, воспользовавшись ее отвлечением, подкрасться сзади и ка-а-ак погладить!
А тут куча скучных и занудных ноблей.
"Не делай глупостей" - шептал Император.
"Выпотроши этого лощеного хмыря!" - истерически вопил в голове Соблазн.
"Трунькни на лютне" - подсказывал здравый смысл, которого в голове не было. Этот гость уже точно был бы лишним в избез того одержимом всякой хренью сознании.
- Не смей, - процедила сквозь зубы Шэдоухарт.
- Я же ничего не делаю, - хмыкнул Бальмонт.
- Дорогой друг, что бы ты не подумал первым делом - подумай, и не делай этого, если это покажется тебе хорошей идеей. И абсолютно точно не делай этого, если оно кажется тебе плохой, - попросил Гейл таким тоном, какой был подвластен только этому повелителю магии. Одновременно поучительно и с искренней мольбой в голосе.
— Я должен лично поприветствовать моего самого почтенного гостя.
А он был симпатичным, этот Горташ. Такие цацки на руках - Бальмонт аж позавидовал. Сам он выглядел сейчас не менее божественно. Может быть, он не блистал изысканностью одеяния, продуманного до мелочей, но уж точно он привлекал к себе взгляды не меньше высокородного повелителя Врат Балдура, в самом буквальном смысле без-пяти-минут-эрцгерцога.
Адамантиновый чешуйчатый доспех, переливающийся рунами, криво отлитый, потому что это был первым опыт, и попавший под "горячую руку" кузнечного молота Грим несколько помешал точности выплавки. Погнутый обруч с драгоценным камнем на голове. Щит с какой-то трещиной. Сапоги, снятые с темного эльфа. Прекрасный, восхитительный, истинно-паладинский плащ, даровавший защиту. И вершина, абсолютный довершающий штрих на портрете, роспись писателя в конце рукописи, кода в музыкальном произведении - ножка стула, висящая на поясе в качестве оружия. Неотполированный конец обломка прилагался бонусом как последний росчерк пера истинного маэстро!
— Услада для уставших глаз. Это же мой любимый убийца.
Что он имел ввиду? Что он имел ввиду? ЧТО ОН ИМЕЛ ВВИДУ?
"Что он имел ввиду?"
"Что он имел ввиду?"
Услада для глаз... убийца... Все в поведении ухоженного тирана, который, похоже, не высыпался весь последний месяц, уделяя каждую свободную секунду злобным планам по установке тирании имени себя, говорило о том, что они были знакомы. Как и с Кетериком. Как и со многим в Лунных Башнях.
Но он был первым, кто реагировал так. Обычно, все кто встречали, называли Бальмонта Лордом. Или смеялись, или пугались.
Но этот Горташ... "Услада для глаз".
Они точно были знакомы. Но в каком статусе? Что их связывало такое в прошлом, что отношения так отличались? Он ведь был так рад его видеть?
Пережатая кривым обручем голова болела, в висках пульсировало повышенное давление. Сердце поэта уже складывало мозаичный паззл в картину, а почки паладина, посаженные алкоголем из благородных без сомнения, но не совсем благопристойных поступков, истошно поддакивали - ведь что может быть чище и прекраснее таких отношений?
"Не отвлекайся, сфокусируйся на главном!" - задалбывал нравоучениями Император.
"Возьми свою дубинку и разможжи его голову прямо на этот прекрасный ковер! КРОВЬ!" - шептал Соблазн.
Делай то, что хочешь! - прозвучал в голове голос Клятвопреступника. А ты, тварь такая, что тут делаешь? Голова барда - это приватная беседка на троих! Впрочем, возможно, это были уже галлюцинации, ведь сердце поэта как раз с силой вдолбило последний кусочек мозаики не на правильное место. Какая разница, что что-то там перепутано, если в целом картина собрана, и смотрится красиво?
Точно.
Бальмонт понял.
Он все понял.
Он понял эту жизнь. И понял, кем приходился ему этот человек.
Об этом говорило все. И его смущенный взгляд, который он иногда отводил, и столь мягкий тон, резко контрастировавший с тем, как он читал до этого речь городской знати. А также собственное прошлое Бальмонта.
Если уж Мегамозг выказывал ему какие-то ревнивые претензии и вот-вот был готов обвинить в отцовстве над маленькими мозгами на ножках, то что там один тиран? В конце концов, больные отношения - особая фишечка, угодная Бейну. Вся это церковь была похожа на собрание кружка садомазохистов, где Энвер Горташ просто был первым из рабов у ног Строгого Господина.
Безумные люди. Убивать, расчленять и резать ведь куда забавнее и веселее, чем играть во все эти сложные социальные игры в доминирование и подчинение, целование сапог. Патрулировать чужие задницы, отдавать честь за углом, следовать в спальню, и кланяться и вставать на колени, и визжать "Да, сэр! Нет, Сэр! О, накажите меня, сэр!"...
Пф, господи, да кому это вообще интересно?
Хотя Бальмонт неожиданно понял, что это было бы и правда интересно. С Абдираком было весело, жаль ничего кроме избиения дубиной этот коварный мужчина не предложил. А ведь Бальмонт бы без сомнения согласился, просто потому что ну почему бы и да, если да? Но спасибо и на благословении богини! Оно тоже чего-то стоит, даже без ночи порки и любви с Абдираком.
Но Бальмонт задумался. Хотя все эти мысли промелькнули в его голове, пока Энвер Горташ заканчивал свою речь, так что реакция паладина была мгновенной.
Бальмонт не помнил своего детства. Не знал, учился ли он в школе. Но почему-то в голове засела четкая мысль, словно из какой-то другой жизни, или из прочитанных книг - "Если тебе задают вопрос, на который ты не знаешь ответа - лучше ответить хоть что-нибудь, чем молчать. Главное - говорить очень уверенно".
Юный бард навсегда это запомнил. Помнил даже сейчас.
Поэтому будучи абсолютно уверенным, что он понял все о своих забытых отношениях с этим человеком, он принял окончательное решение играть эту роль до конца. Делать вид, что он все помнит. Заодно это поможет выяснить все по ходу.
"Это безумие, остановись!"
Да, сделай это, подкрадись ближе! Расстояние для удара будет таким ничтожным...
Обхватить рукой эту нежную тиранскую шейку, зажать локтем, так чтобы Горташ не смог вырваться и поцеловать взасос? Отличный план, и Бальмонт уже направился вперед это делать. Однако те десять процентов его мозга, которые не были испещрены дырами, все-таки кричали в голове, что такой жест может быть неправильно воспринят знатью. Глупые, черствые рабы правил и порядков воспримут это не как проявление любви двух мужчин, потерянных во времени и пространстве, разлученных, а как провокацию для очернения репутации нового правителя!
Надо вести себя более сдержанно!
Поэтому Бальмонт, беззастенчиво пользуясь тем, каким могучим его делала висящая на поясе ножка от табуретки, подошел к Горташу, и полным бардовского вдохновения лицом произнес, с искренней, невероятной уверенностью в голосе:
- Энвер Горташ! - и положи руки тирану на плечи, как старому знакомому, которого был невероятно рад видеть. И не забывал улыбаться, как  бывший пациент в Доме Исцеления после неудачной лоботомии.
Что же сделать? Как проявить чувства, не ранив при этом ничьи хрупкие нервы тирана и всех присутствующих? Бальмонт подумал.
Ни Императору, ни Соблазну его мысли не понравились, хотя они на два голоса кричали разные вещи, вызывая в голове мигрень. Однако преисполненного истинной любви человека не удержать черствым и ханжескими нравоучениями, да еще и высказанными таким беспардонным тоном.
Поэтому Бальмонт просто чуть приопустился, подхватил Его Тиранское Аеличество буквально под тиранскую задницу, и поднял в воздух так, как будто был готов закружить.
И тихо, чтобы окружающие их не слышали, произнес одному лишь Горташу, не обращая внимания на недоумевающие лица как охранников, которые уже не стесняясь носили символику Бейна, так и знати. Кажется, даже в доспехах Стальной Стражи читалось неодобрение.
- Энвер Горташ, свет очей моих, кровавый рубин моего сердечка! Как мне жаль, что судьба развела нас! Мы потеряли так много времени! Но я клянусь, больше ничто меня не сдержит! Я думал о тебе так много, так часто! И со всей страстью я представлял твой образ каждую ночь после того, как увидел тебя в скользком подвале Кетерика! Клянусь, лучше бы он хранил там вино, а не иллитидскую колонию - мы бы могли провести там отличную вечеринку, как в старые добрые времена! Изобель бы сама выпрыгнула из могилы на такую вечеринку! Ее бы привел лично Келемвор! Но я рад тому, как высоко ты забрался здесь без меня! Клянусь тебе своей клятвой паладина, что теперь все будет еще лучше! Твой бог будет доволен как кошка моего друга Гейла, нажравшаяся голубей! Правда один из них был явно нездоров, и ее поносило целый вечер, но это мелочи, не заслуживающие внимания!
Этот сумбур привычным потоком исторгался изо рта барда, как будто хмельная брага лилась из бочки в таверне Тиссобальда Торма. В конце концов, стоит ради чего-то учиться искусству говорения всякой чуши с уверенным лицом! Может, этому человеку просто не хватает хороших комплиментов и любви - и отсюда вся эта страсть к тирании и доминированию? А может, Бальмонт и раньше был таким же, так что тирана его нынешнее поведение совсем не удивит?
Внешне хрупкий полуэльф, который из-за зловещей ножки сейчас был силен как полуогр, поставил тирана обратно на пол, и только после этого вспомнил, что вообще-то по этикету правителю города надо поклониться. И совершил изысканный поклон, граничащий с акробатическим этюдом.

Подземный толчок.
Ах, как много и как бесконечно мало слилось в этом звуке, в этом движении.
Для кого-то это был просто природный феномен.
Для друзей Бальмонта, скромно стоявших поодаль, и с такими же огромными и полными шока глазами глазами, наблюдавших за разворачивающейся драмой из встречи Тирана и Убийцы, это был симптом ужасного заболевания, поразившего город - буйства Старшего Мозга, который уже готовился к празднованию своего прихода.
Для Императора, вопившего в голове, это был повод разразиться новыми нравоучениями.
Но в голове Бальмонта каждый толчок, каждый ритмичный удар, звук, каждый стон подпрыгнувших на своих местах знатных персон напоминал лишь один процесс - нежнейший чувственный миг наслаждения и единения с любовником или любовницей. Или сразу с ними обоими. Быть может, этот распухший на корме из душ Мозжечок (да-да, Бальмонт точно откуда-то знал, что мозжечок находится совсем в ином месте, но это ведь было так уничижительно для столь могучего создания!), специально раздразнивал служителя искусств и песен?
Как бы там ни было, эти мысли только раззадорили барда. И как удачно это шатание земли славного града имени Балдуровой Калитки как раз совпало с чувственной мольбой тирана о своей свободе, и помеха в виде трясущегося пола под ногами как бы заставила барда пошатнуться и словно случайно подбросить старого знакомого в воздух.
Чтобы потом, конечно, также изящно поймать уже в две руки и галантно поставить его на землю, как невесту на свадьбе после торжественного спуска с лестницы. И еще так с важным видом смахнуть пылинку с тиранского плеча.
Очень хотелось еще и провести своими нежными и тонкими полуэльфийскими пальцами по этой брутальной мужской щетине, так и манившей к себе вожделеющие взгляды мужчин и женщин, но, пожалуй, это был перебор для данного акта сей пьесы. Бальмонт решил приберечь этот номер для следующей сцены их фривольной трагикомедии.
- О мой любимый, мой вожделенный тиран, втаптывающий само небо в землю, топящий Верхние Планы в реке Стикс, конечно, я расскажу тебе все! Я расскажу тебе все, что ты пожелаешь, только прикажи мне так, как ты любишь это делать! Я каждую ночь засыпаю с мыслями о твоем страстном голосе, отдающим приказы целым армиям, и жажду повести в бой легионы убийц лишь для одного тебя! Ну и еще немного там для твоего бога тоже, но думаю Бейн простит мне, что я испытываю к тебе чуть большую слабость, чем к нему! Каждый имеет право на свои маленькие фетиши, и кто Черный Лорд такой, чтобы судить меня за мои?
Кажется, было немного переиграно. Ну и ладно.
Бальмонт всегда (или не всегда, а только последнее время?) держал за правильно в голове одну единственную мысль, один единственный нерушимый принцип, который был ему дороже паладинской клятвы мести, от которой он столь легко отрекся ради странных и неосознанных сиюминутных желаний.
Правило, которого явно придерживался и Воло. И которое спасало его шкуру от врагов, а его писательскую попочку от ремня в руках Эльминстера.
Святая мантра для любого барда, которую сам Милил вливал в уши своим последователям из кубка своих безграничных знаний через струны  благословений и пророчеств.
"Ничего не бойся. Позорься до конца"
"Этот принцип нас погубит! Ты сошел с ума!"
"Отец этого не одобрит! Ты должен быть его мессией, его знамением!"
Поэтому, плевать, что чуть увлекся своим выступлением. В конце концов, он не солгал ни единым словом! Кто этот Черный Лорд такой, чтобы осуждать кого-то, когда сам только и думает, как бы поставить на колени целый мир?! Даже не какой-то объект своей страсти, даже не мозг с болтающимся позвоночником, а круглый шарик планеты?! Настоящий извращенец.
Изобразив свой изящный поклон, которым довершил водружение тирана обратно на плитку пола в зале приемов, паладин -клятвопреступник посмотрел Горташу в глаза самым-самым честным, самым невинным и ангельским взглядом, на который был только способен. Примерно так Шкряб смотрел на Карлах, когда его спросили, не он ли пожевал ее сапоги до полной утраты ими функциональности.
- Ах, Энвер, Энвер, мне так тяжело бороться с искушением тебя не отпустить, плюнуть на эту коронацию и выбежать с тобой на руках прямо на прекрасный мост перед замком, и кружить тебя в воздухе, знаменуя нашу встречу, чтобы все дураки вокруг смотрели на нас и радовались нашему счастью, а вокруг на лютнях играли лучшие барды Побережья! Но я не смею срывать такой прекрасный момент, ведь я понимаю сколь он важен для тебя и как долго ты к этому шел! И думаю, что мечи твоих стражей очень больно бьют по голове, хотя они, конечно, не преграда моим чувствам, а бегаю я быстро! Но я сдержу себя только лишь из одного уважения к тебе, и выполню задуманное потом, когда все эти напыщенные павлины покинут этот зал. И тогда мои чувства не сдержит ни армия стальных солдат, ни дубинки твоих охранников!
Сложно было сказать, правда ли Бальмонт собирался это выполнить. С одной стороны, почему бы и да? С другой стороны, все-таки, он вроде как еще час назад совсем не планировал ничего подобного, но жизнь поэта - сплошной экспромт. Чувствам надо поддаваться легко, не отказывать себе в радостях! Надо жить настоящим, ведь если этого не делать, то раз! И вот ты уже на корабле иллитидов с личинкой в голове. И вроде как совсем и не жил! Не выполнил ничего из задуманного!
- И ах, мой дорогой, я выслушаю все твои предложения, но молю, не предлагай мне пока что свою черную ручку и черное тиранское сердечко! Я обязательно приму такое предложение, но чуть позже! Ведь пока что насчет сердца мне ничего не говорили, но вот на твою руку уже претендует Орин, коварная невоспитанная разлучница, и боюсь, что она хочет получит ее отдельно от всего остального, без сомнения великолепного, тебя. Я буду любить своего тиранчика и без руки, но не думаю, что ты захочешь сделать этой ошалевшей девке подобный подарок ни за что, да еще и в обход меня!
После этой тирады в голове стало подозрительно тихо. Император, кажется, вообще перестал что-либо понимать в происходящем и даже не находил слов, чтобы пытаться остановить это безумие. И даже Соблазн не вещал ни слова.
О святые яйца Милила, звенящие на весь Торил громче колокольчиков на его сапогах вместе с утренними криками петухов!
Неужели это миг блаженной тишины?
Бальмонт был готов зажмурить глаза от удовольствия.

Самое бесценное, что есть в деле барда - это невыразимые жалкими словесными потугами эмоции, заставшие на лицах жер... невольных коллег, призванных ассистировать в представляемом дражайшей публике спектакле. Бальмонт задавался вопросом - всегда ли он был таким? Когда он полностью был поглощен Соблазном, когда он сам был только лишь одним Соблазном - было ли каждое убитое им тело его собственным росчерком пера? Были ли убийства произведением искусства, демонстративным и призванным вызывать эмоции? Разделывал ли он трупы с тем же вдохновением, с каким сейчас составлял слова в ту бессвязную чушь, от которой лицо правителя огромного города перекосило совсем не в блаженном экстазе?
Так же ли в те далекие времена Бальмонту было приятно, когда все взгляды были направлены на него, все уши внимали каждому его слову? Почему-то ему казалось, что это было тем, что больше пристало Энверу? Ах, эти жесты тонких изящных пальцев, этот поставленный голос, возбуждавший в нем всю самую мужескую чувственность с каждым произнесенным словом? Да и чего греха таить - да женская сущность там тоже рядом пробегала, восторженно пища и уже поправляя корсет на существующей только в воображении Бальмонта, но совершенно точно пышной груди. Он же был, в конце концов, полуэльфом. Как бы если его папой был Баал, то мамой явно Кореллон. И необразованное расисткое быдло и так частенько принимало его субтильную внешность с нежными чертами очаровательного лица за женскую.
Но сам-то Бальмонт уж точно не был рабом стереотипов! И вполне был готов надеть корсет, чулки, подвязки и свадебное платье.
Представляя все эти очаровательные картины грядущей жизни, он вдруг поймал себя на мысли, что молчание Императора и Соблазна начнило почти пугать. Он не привык быть в своей голове один так долго. Он чувствовал себя как шестилетний ребенок, которого заперли дома!
"Я здесь. И когда ты закончишь свое представление, то мне будет что сказать. Если после твоих выходок мы вообще останемся живы"
- Ох, ладно, мой драгоценный автократор, чей голос заставляет мои чресла пылать сильнее, чем огонь под тем котлом, в котором Асмодей варит души своих варлоков после их смерти, - Бальмонт все-таки не смог сдержаться. Каждое критическое замечание Императора неумолимо заставляло его пойти наперекор и сделать все наоборот. И он довольно эротичным жестом, однако все же означающим "сдачу на милость победителя" и конец спектакля, то ли провел обеими руками по плечам собеседника, то ли сильно и с нажимом погладил. Это было что-то на самой грани. Но после этого отпустил, и махнул рукой, словно смирился с незначительным капризом супруги, - Ладно, иди уже коронуйся. Ах, я конечно смертельно оскорблен, что корона тебе важнее, чем я, но я... все понимаю. Королям доступно все, кроме возможности изливать их чувства открыто.
Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понимать - да, он ошибся. И они, судя по всему, никогда не были любовниками. Видимо были... друзьями? Но позориться надо конца, раз уж взялся за это дело всерьез - это во-первых. А во-вторых, паладину доставляло просто невыразимое удовольствие наблюдать за выражением лица тирана, который, кажется, уже всерьез размышлял о том, чтобы просто испепелить Бальмонта и всех присутствующих теми странными штуками на стенах.
А потом Горташ сделал ошибку. Ужасную ошибку. Ошибку, которую никогда нельзя допускать. Особенно, особенно когда твой собеседник - чертов бард. То есть паладин. Нарушивший клятву.
"Верно. Используй грамотно то, что он сказал"
Бальмонт и без Императора прекрасно знал, как распорядиться этой информацией.
"А я в этом не уверен"
Горташ сказал гораздо больше, чем думал.
Во-первых, опасения Бальмонта подтверждались. Он вспомнил тот дневник,исчерканный заметками Бальтазара, который нашел в Лунных Башнях. Его дневник...
Соблазн шевельнулся где-то внутри, и сдержать его было так тяжело. Воображение рисовало прекрасные и кровавые картины того, как волшебно бы смотрелся этот красивый мужчина на алтаре Баала. Сначала связанный и кричащий от боли, отдавший все, что от него хотел бы получить Бальмонт, а затем мертвый. С его такими сладкими, такими нежными кишками, которыми хотелось обтереться, а потом снять с него кожу и надеть на себя, чтобы навеки быть вместе... Достаточно было лишь...
Он мотнул головой. Он сдержался и не убил Шэдоухарт. Он смог и сейчас. Отец будет в гневе. Он уже в гневе. Он недоволен. Но Бальмонт сохранил каменное лицо, лишь на миг исказившееся сначала жаждой крови, а затем - страданием.
Лучше бы он был сыном Шаресс и хотел насадить всех на свой клинок совсем не в том смысле, в каком от него этого требовал Баал. Будь проклят папочка с его родительской заботой!
Значит, Орин была его родственницей. И скорее всего, они оба были детьми Баала. Как в старых сказках, которые он смутно помнил отголосками забытого детства. И раньше многое намекало на это. Теперь же Бальмонт был уверен.
- Ох да, любовь моя, - это было сказано уже с чуть менее восторженной интонацией, чем раньше - настроение Бальмонта заметно испортилось после чуть не случившейся вспышки кровавого безумия, - Сестренка давно напрашивается на парочку поджопников от старшего брата. И она играет с игрушками, которые ей совсем не по возрасту. Конечно, я собираюсь это исправить.
"Вернуть все к изначальному состоянию".
Горташ совсем не представлял, что только что дал Бальмонту карт-бланш. Карт-бланш на торг. И Бальмонт всерьез собирался быть в этих торгах в качестве казино. Казино всегда в выигрыше.
- Вопрос лишь в том, мой ангел, что ты хочешь, чтобы я для тебя сделал, - это было сказано все тем же, менее слащавым и более серьезным, тихим тоном. Он даже бросил на Горташа мимолетный взгляд. Похожий чем-то на того, старого Бальмонта. Обаятельного. Склонного к эпатажу. Жестокого и собранного. А потом его взгляд снова стал сахарным, а на лице застыла слащавая улыбка, - Зачем нам этот страшный и противный мозг, любовь моя? Я владею астральной призмой, так что мешает мне просто свалить сейчас из города заклинанием телепортации, которое есть у Гейла? Я даже тебя успею схватить за задницу и утащить с собой подальше от страшного и ужасного взбесившегося мозга. Украду тебя куда-нибудь на Лунное Море, там сильна твоя церковь, там хорошо и тиранично. Купим усадьбу на бабки Кетерика, которые я стащил из Лунных Башен, родим пятерых детей - Скелеритас уже замучал меня нытьем, что папа хочет внуков! И пусть с Абсолют разбирается поехавший дед, кидающийся городами и его Уотердипские друзья. Я уверен, он может, но ему просто лениво задницу из сырной лавки вытаскивать.
Бальмонт улыбался. С наигранной непосредственностью деревенского дурачка, но в глазах уже играл вполне себе недобрый огонек. "Заинтересуй меня" - говорил его взгляд.
Стоявший за спиной Гейл издал нечленораздельный звук.
- Заканчивай коронацию, Горташ. И поговорим наедине. И да, можешь посадить эти жирные мешки с деньгами после нее по камерам, но если с головы кого-то из этой знати упадет хотя бы волосок - клянусь левой ягодичкой Милила, я расскажу Воло про нас с тобой такие истории и в таких подробностях, которые после его "цензуры" станут бочкой рунного пороха в мире любовной литературы! И наш роман будут обсуждать не только в Амне и Уотердипе, но даже Сзаас Тэм и правители нетерийских анклавов будут спорить, кто из нас сверху! Ты после этого станешь Избранным не только Бейна, но и Суни, и Шаресс, и Лииры, и даже Кореллона, меняющего пол своим любимчикам. И это я про Ловиатар молчу.

Бла-бла-бла.
Как всегда Энвер говорил много, с чувством, жестикулируя. Ах, эта великолепная игра эмоций на его лице, которое то бледнело, то краснело, то синело, то зеленело.
Почему, впрочем, "как всегда"? Бальмонт ничего из этого не помнил. Но почему-то, на самом краю сознания, вертелась мысль, словно из прошлой жизни, что он нечто подобное уже когда-то видел. Было от Горташа ощущение "привычности", чего-то такого родного и теплого, что хотелось взять, обнять, сжать как плюшевого медвежонка.
- Уверен, милый, всему виной твоя неземная красота, твои грозные очи, пылающие огнем Девяти Преисподних, и голос, льющийся медом в уши. Даже мне тяжело себя контролировать рядом с тобой! А куда уж там глупенькой девочке, дорвавшейся до власти! Любой рядом с тобой потеряет голову в надежде привлечь твое царское внимание! - снова произнес своим сладким-сладким, как медовые калимшанские десерты, голоском Бальмонт, еще и надув губки.
Так, ладно, пора прекращать, а то Горташ и правда сейчас потеряет терпение. В принципе, тот эффект, которого хотел добиться Бальмонт, уже давно был достигнут - все глаза и уши в этом зале были сосредоточены на нем и Горташе. На главных звездах этой сцены, на солистах в этом театре драмы в царстве абсурда! Пир во время чумы, посреди пораженного иллитидской чумой города! Что может быть поэтичнее?
Ничего.
Бальмонт махнул рукой на полном, совершенном серьезе.
- Да не будет никакой империи иллитидов. Дед-сыроед точно разберется. Я в него верю. Он могуч. Если он смог съесть столько сыра и выжрать столько вина в одно лицо, то я б на месте мозга тоже опасался быть съеденным. Мозг и сыр ведь так похожи! По крайней мере мой. С виду кажется целым, но на практике - сплошные дыры. Но не сомневайся, я как истинный паладин нанесу визит воспитательной комиссии храм Баала. Чему там только учат детей! Кошмар. Когда я отгрохаю храм Милила прямо на главной площади Врат Балдура - я там такого бардака не допущу. Я открою там бардовский монастырь, точно. У меня будет паладинско-бардовская дисциплина пожестче, чем у твоих жрецов. Сталь и музыка. Знания и струны. Поэзия и тетива. Арии и стоны страсти. У тебя будет Армия Стальных Стражей. А у меня - Орден Свистящих Паладинов. Решено.
Это было сказано как абсолютное, неоспоримое решение. А в глазах Бальмонта играл опасный огонь человека, который загорелся идеей, которая родилась в его голове только что. Но загорелся так, что уже не видел препятствий.
А почему бы, собственно и нет? Город большой. Храмов много не бывает. Откуда Бальмонт вообще вспомнил Милила он даже не догадывался - наверное опять какие-то отголоски чего-то, что он знал давным давно. Вычитал где-то про старое, полузабытое божество бардов. Но почему бы и нет? Папочка его достал, так что почему бы не сменить веру на того, у кого все равно нет других последователей, а значит привередничать божок точно не будет?
Бальмонт только что выбрал себе нового бога-покровителя, и если Милил был с ним не согласен - пусть тащит свой божественный зад на Торил и скажет ему это в лицо. А Бальмонт просто будет славить Милила и говорить всем, что он его паладин. Пока сам не поверит в то, что говорит. Или он уже верил? Ведь он же решился.
Впрочем, дальше испытывать и без того натянутое терпение Горташа точно не стоило, поэтому Бальмонт отошел, дав возможность тому спокойно короноваться. Он встал у "трибун", взялся за поручень, подтянулся, перемахнул через него, и сел между двумя хорошенькими пожилыми дворянками.
Немолодая женщина - как хорошо выдержанное вино. С годами только лучше. Если бабулька в своем уме - значит будет огого в постели, ведь вдруг это последний раз в ее жизни? А если она в маразме - тоже шикарно, каждый раз для нее будет как самый первый, и она подарит тебе незабываемое ощущение, приятное любому мужчине, что ты лишаешь девушку невинности. Поэтому Бальмонт беззастенчиво приобнял своих соседок за талии и страстно прошептал поворачиваясь к каждой из них по очереди, приковывая к себе их ошарашенные взгляды:
- Мадам, вы очаровательны, словно осенний лист клена, падающий с дерева. Жить вам осталось до первого снега, после чего вы начнете гнить, но вы еще успеете напоследок привнести в этот мир немного красоты. Как вам Лорд Горташ и его политика?
Не то чтобы его так сильно интересовал ответ на этот вопрос. Он и сам прекрасно знал. Не устраивал бы знать - не короновался бы сейчас тут. Интересно, скольких для него убил Бальмонт, расчищая ему дорогу к власти? Сколько дворянских родов он вырезал, ведь это были конкуренты его приятеля?
Все ради чего? Ради Баала?
Нет.
Ради него, ради Горташа. Тот манипулировал им, как наверняка надеялся манипулировать сейчас. Орин хотела натравить его на Горташа, потому что не могла до него добраться. Горташ же в свою очередь пытался натравить его на Орин, потому что не мог до нее добраться.
Бальмонт погладил бабулек по талиям. Нежно, искренне.
На его лице застыла очень коварная улыбка, но лишенная жестокости и кровавой пелены Соблазна.
Время всем заплатить по счетам. И Орин, и Горташу. И он их не убьет, но спросит с обоих все долги.
Пусть тиран коронуется. Пусть забирает этот город. Самого главного приза Бальмонт ему не даст. Но только узнает об этом тиран чуть позже. В личном разговоре.
"Наконец-то ты стал серьезен!"

Что?
Что, простите?
Бррр, Бальмонт с трудом поборол искушение помотать головой. А потом с еще куда большим старанием едва сдержался, чтобы не захохотать в голос. Он разрешил. Бейнит разрешил построить храм Милила в своем городе. И основать там орден паладинов.
А он был хорош. Побери его задницу Черная Рукавица Бейна, он был дьявольски хорош. Бальмонт начал понимать, почему они стали друзьями. Тогда, в прошлой жизни, которой он не помнит. До этого момента он хотел смутить тирана. Может быть еще потрахаться с ним, ну или хотя бы пообжиматься и пощупать друг друга за всякие нескромные места, но это уже опционально.
А вот теперь он начал его уважать. Такой невозмутимости можно только позавидовать. Испытание пройдено, Горташ - Бальмонт, счет 1:0.
- Бальмонт. Ты уже целую минуту не говоришь ни слова. Я беспокоюсь за тебя, - участливо спросил Гейл.
- Я наслаждаюсь благословенными минутами тишины, но, признаться, с непривычки это подобно выходу из зоны комфорта, - добавила Шедоухарт.
Бальмонт же обнимал дамочек и наблюдал за коронацией.
Ох, кажется, Карлах будет недовольна. Они ведь должны были просто сходить на разведку, ну в очень крайнем случае втащить ее обидчику. И вот он тут, сидит и смотрит, как на Горташа надевают корону. Пусть и не в буквальном смысле, но все же.
"Ты должен помнить, что этот союз - лишь временная мера"
Ага.
"Мне не нравится то, что ты думаешь"
Ну и пошел ты в задницу, Император, думаю что хочу.
А думал Бальмонт о  том, как вокруг каждого Стального Стража прыгает по веселому паладину с дудочкой, который разговаривает с трупами, а также с дворовыми котиками и собачками. И опрашивают крысочек, как свидетелей свершенных преступлений. Интересно, прежние правители вообще задумывались, сколько случаев домашнего насилия мог бы засвидетельствовать обычный таракан? Но кто удосужится его спросить? Бальмонт всем покажет, что такое правосудие! Сам Тир благословит его и венчает в своем храме как высшего судью Побережья Мечей. Келемвор пожмет руку Милилу и поздравит с прекрасным Избранным, несущим свет такой чистой справедливости, какой нет даже на Фугу.
Тем временем, коронация закончилась. Дабы ознаменовать это событие с достойным повода размахом, Бальмонт достал из кармана монетку, попутно отпустив своих пожилых дам. Он посмотрел на одну, затем на вторую, сказав всего пару слов:
- Тебе орел. Тебе решка. А на ребро - будет Его Охеренное Величество Первый Эрцгерцог Врат Балдура.
И подкинул монетку, ловко поймав на тыльную сторону ладони, да так, что она еще покружилась на ребре, а затем... все-таки упала. На счастье Горташа.
- Что ж, сам Милил своим божественным причиндалом толкнул эту моментку, решив, что удача на твоей стороне, старушенция! Помолись Владыке Песен на досуге!- обратился Бальмонт к одной из самых знатных леди Врат Балдура, после чего захватил ее за шею своей рукой, да так что она не смогла бы вырваться при всем желании и страстно, долго, почти утомительно поцеловал ее в губы.
Хм, а огонек в бабусе был - она ответила на поцелуй, да и как охотно!
Закончив это без сомнения достойное действо, скрасившее день сразу двум людям, Бальмонт посмотрел на вторую даму и добавил:
- Я не был бы магистром Ордена Свистящих Паладинов, если бы плодил в мире злобу и зависть, - и повторил процедуру уже со второй очень, очень, ОЧЕНЬ знатной старушкой. А после, бард вскочил сначала на поручни перед трибуной, а потом, прямо в своем звенящем адамантиновом доспехи сделал сальто, ловко приземлившись рядом с Горташем.
- Славьте Первого в истории эрцгерцога Врат Балдура! - прокричал он, выхватывая из-за спины лютню, и прямо на ходу наиграв что-то торжественное, что, однако, потонуло в гуле одобрительных возгласов. Громче всех кричали радостные бабки.
Знать стала расходиться, а Бальмонт помрачневшим взглядом смотрел им вслед. Идиоты даже не знали, что сами их жизни были под угрозой. И что Бальмонт только что спас их жалкие шкурки, которые стоило бы содрать, обработать, а потом развесить вместо флагов на крыше Крепости на Змеиной Скале.
Когда зал остался пуст, он, конечно же, последовал за Горташем. Чего ему было бояться?
На вопрос тирана, он собирался ответить предельно прямо, уже поднявшись наверх. Где-то сверху под потолком миленького местечка на них смотрел портрет Лорда Бейна. Высоковато висел, но Бальмонт заметил. Неплохая часовенка. Кажется, в глазах бога читалось осуждение. Видимо, выступления цирка имени Бальмонта даже в беспощадном тиране вызывали сочувствие к своему несчастному Избранному, который вообще не представлял, с кем связался. И как изменился бывший паладин мести.
С трудом подавив в себе желание показать портрету бога средний палец (все же делать такое на глазах целой толпы жрецов - так себе идея), Бальмонт последовал за Горташем, ответив, наконец-тоЮ на его вопрос.
- Коронация - дерьмо собачье. Где оркестр? Где лютни, где барабаны, где пение твоих церковников, где орган? Почему этим оркестром не руковожу я? Где куртизанки, где черная месса с лишением невинности молодых аколиток церкви Бейна прямо на алтаре твоего бога? Я оскорблен! Это не праздник, а профанация! Владыка Песен не одобряет! Ты совершенно не умеешь организовывать досуг! Даже Иссохший забабахал бы вечеринку с большим размахом! Ты можешь искупить свою вину только тейским розовым, стейком из отличной коровы и вызовом близняшек-дроу из Ласки Шаресс! - от негодования Бальмонт даже всплеснул руками, - И позволить мне хотя бы укусить за филейную часть вон того Железного Консула, - Бальмонт кинул взгляд на вооруженного дварфа.
Паладин напрочь игнорировал как Стальных Стражей, так и бейнитов, которые водились в кабинете начальника в изобилии. Бальмонт критически оглядел комнату. Хм. Незастеленная кровать, ванная прямо тут, стол для приемов завален чертежами... Хм... Интересно, а вот тот Черная Десница тарелку с едой прямо Горташу под нос подставляет, чтобы он пожрать не забыл? И следит за временем, укладывая эрцерцога спать, чтоб синяки под глазам до пупка не опустились?
Бард не собирался терять хватку, поэтому сцапал с какого-то стола огромную тарелку с виноградом, и вместо стула плюхнулся прямо на стол - намеренно сев на какие-то чертежи, судя по всему довольно ценные, словно бы их и не заметил. Еще и поерзал на них латной попкой, чтобы дополнительно натянуть струны нервов Горташа перед действительно серьезным разговором.
Не переставая жевать виноград во время монолога, Бальмонт начал издалека. Дабы дать понять старому другу, что он говорит... не совсем с тем, с кем имел дело раньше. Нет, паладин не собирался отказываться от прежних преступлений. Он принял тот факт, кем является. От чьей крови он рожден. Но, кажется, сорок лет - самое время для подросткового бунта. Ведь первые сто лет - самые сложные в жизни каждого мальчика-полуэльфа. И Горташу придется это принять, если он хочет остаться живым.
- Отличные ловушечки на стенах, - чавкая виноградом похвалил Горташа бард. Он жевал не переставая, но не замолкал ни на секунду. Прежний Бальмонт такую мелочь бы даже не заметил, не особо отличив от декора на стенах - главное быстро пробраться к врагу и покарать именем Баала. Какие там ловушки? Жрецы исцелят все раны, - Кажется, я сел как раз на их чертежи, да? Гондийские технологии и немного магии? Хитро. Огненный Гамбит Бигби в основе, полагаю? Модифицированный, судя по всему, в соответствии с Нятяжением Нитей Эвокации Второго Порядка по Маншуну, которым зачарованы трубы? Кажется, это трудненько смешать. А исследования зента еще и трудно найти. Но не думаю, что я когда-либо в тебе сомневался. Зарезать на алтаре Баала хотел, да. Одним из последних, перед кончиной мира, тонущего в кровавом безумии, но хотел. Трахнуть, возможно, тоже хотел - тут не уверен. Не нашел записей. Однако, не сомневался точно. Кстати, а что служит источником питания? Припрятал где-то элементаля?
Бальмонт старался говорить это очень будничным тоном. Спокойно, без эмоций. Как будто зарезать Горташа - это дело такое, житейское. Примерно как в баню сходить. Можно упомянуть, и снова вернуться к обсуждению ловушек.
Бальмонт с большим интересом ждал реакции Горташа. Будут ли его глаза такими же огромными, какими сейчас были у Гейла, который словно бы спрашивал: "Ты что, правда слушал все мои бесконечные лекции и читал мои книги?!".
Конечно читал! Интересно же! А с обручем того огра стало еще и понятно.

Ну что ж, он шел бок о бок с новым правителем Врат Балдура. Достаточно было протянуть руку - и можно было шлепнуть королевский зад. Или пощупать эту мягкую булочку, прикрытую кожаным плащом.
Ощущения, конечно, были... помпезные. Великолепные. Торжественные. В душе играли фанфары, а хор фей и ангелов насвистывал в воспаленном от количества  гостей мозгу Бальмонта целую серенаду... Нет, скорее не серенаду, а веселую музычку из какой-нибудь таверны. Которую Бальмонт и сам начал напевать, пока они со старинным другом поднимались по лестнице в его кабинет.
Даже лютня сама собой как-то легла в руки, а губы (против воли Бальмонта, честно-честно) издавали звуки только что сложившейся в голове частушки про историческую личность, которую Бальмонт, хоть убей, не мог вспомнить, откуда знал.
- Летят с неба файрболлы
Зентил Кип шатается
Когда Бейн имеет Фзула -
Шумно получается.
Они шли по лестнице, а Бальмонт смотрел вслед идущему впереди Тирану. Во имя Милила, было в этом мужике что-то чарующее. Какое самообладание, какая мужественная стать. Так и хотелось схватить его за ягодичку, зажать в углу и поцеловать. Но надо было держать себя в руках, предстоял серьезный разговор.
Серьезный.
Очень серьезный разговор.
- Нет! Горташ, я решительно с тобой не согласен. Атрибутика запомнится, запомнится навсегда, врежется в память поколений, будет высечена в камне и на спинах рабов, если по барабану стучать членом, а участники церковного хора будут петь как раз в процессе свершения Черной Мессы, прямо на ходу лишая невинности аколитов и аколиток. А в качестве спецэффектов Черные Рукавички Бейна из бардовских иллюзий будут играть мелодии на музыкальных инструментах. Я тебе клянусь - такое не каждый сможет выкинуть из головы! И тогда твоя коронация точно бы запомнилась в веках. Но ничего, ничего друг, - Бальмонт догнал Горташа и фамильярно приобнял его за плечи, стиснув до хруста своими на удивление сильными руками - настолько мощными они никогда не казались, - На нашей свадьбе я точно организую все сам. Самого Бейна приглашу! И пусть произносит тост. Да. Только моего отца мы звать не будем - этот старый алкаш меня доканал своими претензиями. Если я его не устраиваю - вперед, пусть делает нового ребенка. А я уже большой мальчик, я решил жить отдельно от папы. Я лучше твоему Бейну жопу продам, чем вернусь к папе - он хоть не требует вырезать весь мир. Согласись, если я зарежу все живое на Ториле - кто будет слушать мои песни? Я артист, я не могу без внимания!
Договор. Понятно. Ясно.
Вот зачем на самом деле его звал Горташ. Это очень много проясняло. Конечно, тиран хотел загнать его в ловушку обязательств. Может, он предложит союз, только вот нужен ли он был Бальмонту, когда все козыри были в его руках?
Но виду бард не подавал, он все также фамильярно приобнимал тирана и очаровательно улыбался, строя из себя полного идиота. Тем веселее будет посмотреть на лицо Горташа, когда он наконец-то осознает, что его все это время бессовестно разводили.
Нет, не на секс.
Хотя...
Так, концентрация. Нужна концентрация внимания. Нужно не шутить про то, что Бальмонт регулярно изменяет себе, потому что несмотря на то, что у него абсолютно идеальное тело, которое теперь еще и выставлено в лагере в виде его статуи, но он все равно ищет себе партнера для приятного времяпровождения вместо того, чтобы посамоудовлетворяться на свой светлый образ. Он итак это уже делал. И не раз.
Сидя на столе и пожевывая виноград, а также совершенно беспардонно выплевывая косточки прямо на пол - серьезно, эту загаженную чертежами, грязными рубашками и прочим барахлом комнату уже ничто не сделает хуже - Бальмонт с неимоверным, неописуемым удовольствием наблюдал за выражением лица Горташа, когда на него все больше и больше спускалось осознание. А затем отрицание, гнев... Что там должно быть дальше? Как там проповедники шаритов говорили? Торг, депрессия, принятие?
- Ага. Интересно, - констатировал Бальмонт очень сладким, слишком сладким голосом, выплюнув очередную порцию косточек, и закинув в рот новую виноградину, - То есть, ты все-таки знал, кто и что со мной сделал. И не принял никаких шагов, чтобы это остановить. Ммм, как прекрасна наша дружба, Энвер, я польщен. А теперь, полагаю, ты хочешь поманипулировать мной, апеллируя к старым связям, чтобы я пошел и разделался с сестренкой, пока ты забился в самый дальний угол своей крепости и ссышься как маленькая девочка выходить из-под юбки своей стальной стражи, маленький храбрый бейнит? Потому что не сможешь тягаться с Орин в ее баалитском логове?
Бальмонт улыбнулся. Тепло, без агрессии. Он передал миску с виноградом Шэдоухарт, у которой, кажется, стадия принятия наступила уже давно, хотя шариткой быть она перестала, ознаменовав этот переходный этап своей жизни новой прической и новым цветом волос. Поэтому девушка лишь тоже приложилась к вкусному фрукту, подбив на это и Гейла с Астарионом.
- Кстати, говно твоя защитная фигня вон там, - Бальмонт указал пальцем на стену, перпендикулярную длинному столу с чертежами, - Барахлит что-то. Может в любой момент поломаться и сделать тебе больше проблем, чем пользы. Я бы советовал заменить ограничители на что-то не столь мощное, но другой полярности. Чую модронов, а они с плана идеального порядка. Они обладают очень сильной аурой и искажают все Плетение вокруг себя. Их пробивное и неконтролируемое влияние стоит ограничить небольшой дозой хаоса. Возьми что-то с Лимбо в качестве ограничителей, она точно станет стабильнее, - посоветовал со знанием дела Бальмонт.
- Согласен, звучит логично, - не удержался и встрял Гейл, - И по поводу Нитей... Первый Порядок все же лучше, его разрабатывал сам Эльминстер! Второй порядок был изобретен Халастером, а он знатный безумец и сделал это просто в пику Элу! Маншун же в своих трактатах только переписал то, что итак исказил Халастер! Вторичность от вторичности не принесет пользы! Оу... Прошу прощения, я не хотел вмешиваться.
- О, Гейл, ничего страшного, - Бальмонт похлопал друга по плечу, - Мы же добросовестные граждане, а значит - должны заботиться о  безопасности эрцгерцога! Ладно, Горташ, хватить тянуть кота за яйца. Давай так. Ты излагаешь свое предложение, потом я излагаю свое. После мы оба смеемся и переходим к серьезному обсуждению.

Какими там по счету Великий Ао создал бардов, Бальмонт не знал. Да и не задумывался особо.
Но точно был уверен в том, что барды были одним из лучших творений создателя мира. Совершенными в своей чистоте, в своей непорочности, в своей искренности... и в своем умении врать  с три короба с абсолютно серьезным лицом, а потом еще и самим уверовать в собственные враки, да еще и превратить их в быль, причем с такой рожей, как будто так все и было задумано изначально.
Он покивал на слова Горташа про Орин. Что ж. Не извиняло его, конечно - разве можно было идти на поводу каких-то обетов, когда пострадал, пропал твой лучший, самый дорогой, самый приближенный друг. Но понять драгоценного тирана было хотя бы можно. А значит - и простить. Со временем. Когда искупит свою вину.
Подойдя поближе, встав у Горташа прямо за спиной, и выглянув из-за его плеча... Бальмонт нахально заглянул в блокнот и еще ткнул пальцем куда-то в новый набросанный чертеж:
- Только не забудь хороший и надежный заслон между ограничителем с энергией лимбо и основной платой завесы. Что-то вроде адамантина или схожее по плотности. Иначе бахнет. Энергии должны стабилизировать друг друга вовне, но не должны пересекаться.
После этого Горташ сказал страшное. По-настоящему страшное для себя. И всего своего окружения.
Возобновить союз. Разделить власть.
Скажи он это кому-нибудь другому, кому угодно другому - его бы поняли верно. Но только не барды. Но словах "возобновить союз" барды в мыслях сразу обменивались кольцами, стоя вдвоем в белых платьях у алтаря. Причем вне зависимости от того, какого пола и расы были оба носящих эти платья существа.
После слова "разделить" уши барды уже не слышали никаких других слов. Рот собеседника мог говорить "власть", "ужин", "последний кусок хлеба", и много чего еще. Уши барда слышали только слово "постель".
Поэтому стоящий вплотную сзади к тирану убийца, слушая все обещания Горташа, беззастенчиво положил свой подбородок ему на плечо.  Совершенно мило, по-семейному так, как будто не двое Избранных самых коварных и жестоких богов обсуждали чудеса микромодронской завесы и планы по захвату мира, а любовная парочка стояла и любовалась видами Врат Балдура с какой-нибудь горы. Да Бальмонт еще и прихватил свою зазнобушку ручками в объятия, сценив пальцы в замок и притянув Горташа к себе, но даже не особо сжимая - держал нежно, как птицу в руках. А еще нежно обнимая, покачиваясь из стороны в сторону.
- Ты так приятно пахнешь тем маслом, который смазывают Стальных Стражей. Это заставляет меня мечтать о тихом вечере у камина. Представь. Ты и я в уединенном месте, сидим вдвоем полуголые на набросанных у очага шкурах Кетерика и Орин, с нами только ящик вина и пятнадцать куртизанок, - сказал Бальмонт.
Подумав об этом пару секунд и насладившись в меру реакцией тирана, Бальмонт все же смилостивился и отпустил свою жертву на волю. Дав Горташу пару минут осознать весь масштаб того, на что он себя подписывал, предлагая союз старому другу, Бальмонт все таки продолжил, успев перед этим помочь Шэдоухарт прикончить гроздь винограда. А еще он подошел к одному из столов, ловко вскрыл бутылку дорого ликера и хлебнул прямо из горла - явно собираясь умыкнуть добычу с собой после этого разговора. Как трофей.
- Что ж. Мое предложение такое. Я иду и даю леща Орин, забираю ее камень. Потом возвращаюсь к тебе, и ты сам, добровольно и без истерик отдаешь мне свой. Я иду со своими друзьями и пускаю Абсолют на шашлык, сдирая с нее ее милую розовую шкурку, чтобы постелить ее потом у нашего камина. Корону Карсуса мой друг Гейл возвращает своей склочной бабе. После этого мы выдаем все за то, что тобой тоже управлял нетерийский мозг и ты ни в чем не виноват. Поскольку я объявлю о нашей свадьбе, будучи героем Врат Балдура - мне точно поверят. А даже те кто не поверят - пусть попробуют переспорить барда. Все это мы сейчас скрепляем клятвой и именами наших богов.
Предвосхищая все возможные ответы, Бальмонт снова выждал пару секунд. И прежде, чем Горташ сказал бы какую-нибудь глупость, поднял руку вверх, сделав ему знак, что еще не закончил. И с самым милым, самым невинным и честным выражением лица добавил:
- О, ты конечно можешь сейчас отказаться от моего щедрого предложения, сказать что-нибудь в духе, что ты "Избранный Бейна", ты "Наша смерть". Но знаешь что? Если ты хочешь возражать... То на, держи, - Бальмонт протянул Горташу камень Кетерика, - Забирай камень Кетерика. И Призму забирай, если ее жилец захочет к тебе пойти. Да и жизнь мою забирай - О, я готов лечь и умереть прямо сейчас. Я даже доспехи сниму, - И Бальмонт натурально начал срывать с себя свой адамантиевый чешуйчатый доспех, а избавившись от него, зачем-то снял еще и штаны, - Я готов расстаться даже с самым смертоносным своим оружиием, повергающим даже самых невероятных врагов, покорившем даже Абсолют! Убивай меня.
Вот так Избранный Баала и стоял посреди комнаты - кинув на пол ножку стула и щит, раскидав вокруг себя свои доспехи, сняв штаны и продемонстрировав свой главный инструмент барда и Горташу, и своим союзникам, и всем присутствующим в комнате бейнитам. Даже покрутился вокруг себя - вдруг и Стальные Стражи оценят.
- Убивай, Горташ. Забирай камни. И беги - ищи Орин сам. А пока ты будешь ее искать - Абсолют вырвется из-под контроля и устроит всем по-настоящему веселую жизнь. Классно, правда? Так что или мы делаем так, как говорю я... Или разбирайся сам. Кажется, я нужен тебе куда больше, чем ты мне. Ну, если речь, конечно, не о сексе. Вот тут я рассчитываю на равноправное и равномерное участие нас обоих.
Бальмонт улыбался во все свои белоснежные зубы. Как долго он готовил эту сцену. Как вопили в его голове и Император, и Соблазн. Как вопил в этот момент где-то на своем плане Баал. И все они даже не могли сказать нецензурные слова. Они лишь протяжно выли на одной ноте.
И эта нота очень нравилась Бальмонту.

О, конечно же, Бальмонт своими чувственными пальцами ощущал, как напрягся тиран. Как его мышцы превратились в тугую струну - чувствовалось даже под его кожаным плащом. Поэтому, конечно же, чтобы его успокоить... Да-да, правда, успокоить, а не испытать его терпение еще сильнее, Бальмонт провел своими ловкими, умелыми руками по его ребрам, по талии, по бедрам. Вверх-вниз. Как массаж. Расслабляющий. Совсем расслабляющий, пока разглядывал чертеж.
- "Не должно"? - этот ответ был настолько внезапен, что руки Бальмонта аж на секунду прекратили свой домогательственный беспредел, так и замерев где-то в районе задницы тирана. От удивления Бальмонт даже поднял голову с плеча Горташа, а затем нагнулся чуть вперед. Чтобы сбоку и снизу заглянуть бейниту  в глаза, - Скажи-ка мне, друг сердечный... А то у меня проблемки с памятью после того как Орин поиграла в хирурга с моим черепом. А когда мы надевали это нетерильское говно на голову мозгу-переростку, я тоже говорил: "Горташ, зайка, ты все проверил? Ты точно уверен, что сбоев не будет? Что какая-нибудь банда приключенцев все не испортит?"... А ты на это так спокойно добавил: "Да не, не должно", а? А теперь вот нас так трясет?!  Почему-то мне кажется, что ровно так все и было. Так что поставь на чертеже чертов заслон, во имя Бейна! Это твой бог, а не мой. Если нас тут разнесет на лоскуты до того, как мы разберемся с Абсолют, Бейн твою душу сожмет в своей черной лапке до котячьего писка, а не мою.

Нет, вы посмотрите только на него!
Этот тиран смел игнорировать такое выступление? Личный концерт, устроенный для него, между прочим, самим Избранным Милила!
Правда, Бальмонт не был уверен, что сам Милил был в курсе о том, что у него появился Избранный, и как он сам за каких-то несколько минут вырос из паладина-безбожника до Избранного Милила - это как-то затерялось в нитях его мыслей... Но что ж, если Милил имел сказать что-то против - пусть кидает молнии в обнаженное филе своего нового фаворита. Молний нет? Значит, не возражает.
Однако один взгляд собеседника Бальмонт все же уловил - не настолько уж он и отвлекся.
- Ты рассматриваешь мой зад? И даже не думай врать - я все видел! Я знаю, этот взгляд, когда люди хотят схватить и сжать в руке мою сладкую булочку! Красивая задница, правда? - бард даже повернулся, чтобы продемонстрировать себя всем желающим Железным Консулам во всей красе.
Полетавшая вокруг Горташа сфера вернулась на свое место - и теперь летала рядом со своим "хозяином". Император молчал, кажется, смирившись со своей участью. И удивляясь лишь тому, что все здесь до сих пор были живы, а Избранный Бейна, человек беспощадный и жестокий, до сих пор не отдал приказ их убить. Но раз все шло так - то возмущаться повода не было. Впрочем закрыть свое ротовое отверстие между тентаклями у него до сих пор так и не вышло.
Тиран говорил. Говорил много, давал обещания, выстраивал хрустальные замки из сладких грез о прекрасном будущем. Только вот Бальмонт наглядно видел, к чему они приведут.
Он дослушал. Не одевался, так молча и стоял, улыбался, сложив руки на груди. А потом подошел и уже без приставаний, совершенно по дружески положил руки Горташу на плечи.
- Энвер, ты... Знаешь, ты классный. Впечатляющий, горячий, с живым умом. Я думаю, ты и правда всегда мне нравился - есть за что тебя любить,  обожать и желать. Ты вдохновляешь своим внутренним огнем и про тебя хочется складывать стихи и баллады.
Взгляд Бальмонта и правда был теплым, на этот раз даже серьезным. И совсем немного грустным.
- И дело не в том, что я не хочу власти и могущества. Дело в том, что эта дырка в черепе, которая заставила меня все забыть - это лучшее, что со мной случилось за всю гребаную жизнь. Это то, что помогло мне еще не порвать тот поводок, на котором держит меня отец, но серьезно его ослабило. Ты застегнул ошейник раба на своей шее сам, решив служить Бейну. И я не стану тебя за это судить - люди не доходят до такого от хорошей жизни. Я же не имел такого выбора просто потому, что сама моя кровь велит мне подчиняться желаниям родителя. Убивать тех, кто мне нравится, жрать тех, кого я любил, трахать трупы и этот гребаный мозг, пытаться заселить весь Торил своими собственными детьми...
Бард немного склонил голову и улыбнулся. Эта улыбка уже была холодной. И какой-то... Беспощадно-решительной. Не той, что была присуща Бальмонту, когда его глаза застилала кровавая пелена. Совсем иной - прозрачной, как алмаз, а не кроваво-красной, как рубин. Он отпустил Горташа и замолчал. Начал одеваться, и с помощью Гейла и Шэдоуахарт застегивать на себе доспехи. И вот, когда ножка стула уже была прилажена к поясу на своем законном месте, а сам Бальмонт застегнул последний наруч, он снова поднял взгляд голубых глаз на Горташа - теперь они были разными. Ведь один глаз ему "подарил" Воло.
- И знаешь... За время своего путешествия я наконец-то увидел, как прекрасен этот гребаный мир, когда ты трахаешь женщину, и можешь потом трахнуть ее еще много раз - потому что тебе удается сдержаться и не прирезать ее. Какие зверюшки милые, когда гладятся об тебя и привязываются к тебе сильнее - потому что ты не выпустил им кишки, едва лишь они подошли к тебе. И я просто никому не позволю сломать то, что я наконец-то получил. Это мой мир. Не мир Бейна. И не твой. Хочешь заключить союз и разделить его со мной - не смей его ломать. Абсолют опасна. Даже если сейчас корона снова сработает - нет гарантий, что мозг не эволюционирует дальше и не станет вообще независим от камней. Тебя что, никто не учил, что если где-то написано слово "Нетерил" - это что-то надо положить, не трогать, а место, где оно лежит - закрыть в адамантиновую каспсулу и закопать как можно глубже?
Бальмонт вздохнул. Посмотрел в окно. Чайки летали над портом. Орали. Нервничали из-за землетрясений. Все нервничали.
- Это мое последнее слово, Горташ. Клянись мне, что когда я вернусь с камнем Орин - ни ты, ни твои люди на меня не нападут. Что все заключенные в твоих тюрьмах и мастерских будут живы. Клянись Бейном. И тогда все закончится мирно для тебя. Я даже придумаю, что соврать Карлах, чтобы она не порубила тебя на шницель за десять лет в аду.
Чайки. Боги, как же громко они орут. Бальмонт уже и забыл, что такое портовый город.
- Если же ты не поклянешься - не беспокойся, я все равно вернусь. С обоими камнями. Но предварительно я найду где льют твоих Стражей и что ими управляет... И взорву там все к Асмодеевой бабушке. А потом потом приду за твоим камнем. Перебью всю твою стражу. Тебя же будет ждать самая страшная участь. Никакие пытки Бейна не сравнятся с тем, что ждет тебя.
Бальмонт обернулся и снова посмотрел Горташу в глаза. И нам миг его зрачки снова окрасились кроваво-красным. В нем говорил... Нет. Не просто Баалспавн. Истинное дитя бога. Мощное и несокрушимое. Не знающее ни пощады, ни сомнений.
- Я тебя не убью. Я вырублю тебя, свяжу, закину на плечо и заберу в свой лагерь. Оставлю Уилла Рейвенгарда и Карлах приглядывать за тобой, чтоб ты не шалил. И когда я уничтожу мозг - я займусь твоим перевоспитанием. Лично.

Мефистар... Мефистар... Мефистар...
Что-то связанное с Мефистофелем, видимо, его личный подплан. Но Бальмонт, на свое счастье или на свою беду, об этом ничегошеньки не помнил. Совсем. Но виду не подавал, продолжая кивать и улыбаться. И поглаживать тирана. И немножко щекотать. Совсем слегка, пробежавшись самыми кончиками ногтей по ребрам, да еще и через кожаный плащ... И все же с достаточным нажимом, чтобы вызвать волнительные мурашки, что толпой смущенных девственниц пробегали по телу, славя Лииру каждым своим покалыванием.
И точно такой же звонкий, тонкий, легкий девичий смех вызвали бы у богини радости и те мурашки, что пробежали бы по черепу после краткой, болезненной, но чувственной волны, что одолела бы тело паладина после того, как эти кошачьи коготки с прекрасной, ювелирно выполненной латной рукавицы ухватили бы его ягодичку. Представив это, Бальмонт аж прикусил губу и метнул игривый взгляд на Горташа. О, тут уже не просто игривый. Уже откровенно преисполненный похоти и вожделения. И воодушевления. Кажется, ни одно слово в разговоре не вызвало у него такого интереса, как перспектива ощутить прикосновение этих когтей к своему филе.
О, Бальмонт даже издал совсем неприличный стон, представив как бы они прекрасно смотрелись... вместе. Золото на его бледной полуэльфийской коже, сжимающее плоть до наливающейся сливовой синевы... Кровь и металл... Сталь и труп Абсолют...
Астарион, который воспользовался тем, что буквально вся стража сконцентрировала свои взгляды на звезде небосклона этого пост-коронационного афтепати, и уже нагло и почти неприкрыто запихивал в сумку все стоящие без присмотра бутылки с дорогим вином, стоя прямо за спиной у Горташа, тут не удержался.
И подкравшись неслышной тенью еще ближе за спину к эрцгерцогу прошептал ему на ухо:
- Будьте осторожнее с такими обещаниями, Лорд Горташ. Наш кровожадный и похотливый общий друг такой перспективы не забудет.
Бальмонт предостережение от вампирского отродья только подтвердил:
- О Милил, ну что ты наделал, Горташ? Боги, теперь я не смогу спокойно спать! Я не смогу пойти к Орин в таком состоянии, я же теперь буду до рассвета представлять, как когти на твоей перчатке впиваются в мою нежную нежную кожу! Как ты наступаешь своим латным сапогом на мою обнаженную грудь, а я лежу весь такой беззащитный и готовый ублажить тебя так, как ты пожелаешь... Ооо... О, Милил, я должен сам написать об этом книгу! Без Воло!
- Бальмонт, соберись. Я верю в твою способность себя контролировать, - подбодрил его Гейл, положив руку на плечо, - Я ведь... могу верить?
- Простите, господин эрцгерцог, - вставила слово и Шэдоухарт, поставив наконец-то многострадальную и опустевшую миску с виноградом на стол. Титул она произнесла с некоторым сарказмом в голосе, однако дальнейшие слова казались почти искренними, - Поверьте, мы прониклись к вам сочувствием. Мы знакомы с Бальмонтом всего пару недель, и уже от него устали. Страшно даже подумать, что пережила ваша психика, раз вы терпели его не один год.
- Если бы я был вынужден провести с ним столько времени - я бы тоже задумался о поклонении Бейну, - кивнул Астарион, возвращаясь к партии и позвякивая бутылками в своем мешке.
Бальмонт тем временем все же сконцентрировался, вдохнул, выдохнул... Выбросил из головы столь приятные и навязчивые картины, которые уже хотелось зарисовать на бумаге. А впрочем... Впрочем... Зачем себя останавливать? Рисовал он неплохо, поэтому прежде, чем перейти к следующей части своего ответа, он подошел к столу, взял перо из чернильницы, беззастенчиво перевернул один из чертежей, и пока говорил - сделал быстрый набросок. Скетч, всего лишь, однако в нем вполне себе угадывались фигуры Горташа и Бальмонта в позе весьма непристойной, являющей собой смесь борьбы за позицию доминирующего самца... и крепкой мужской дружбы. Очень крепкой.
Это не только могло достаточно позлить тирана, который был таким милым, когда его разводили на проявление эмоций, выцарапывая его из панциря черепашки, но и позволяло самому барду сконцентрировать собственное сознание на деле, которое никуда не делось. И на серьезном разговоре.
- На тебя надели ошейник, и... Вместо того, чтобы его снять, ты лишь передал поводок новому хозяину? Выходит так? Мило, Горташ. Но я не согласен. Я ценю себя слишком высоко. И считаю, что этим миром могу править и я сам. Без папочкиной форы. У меня для этого достаточно талантов, наглости и упрямства. Но только рабы мечтают о собственных рабах. Не знаю как ты, а я решил, что устал быть рабом.
В словах Горташа тоже было то, что, безусловно, шевелило что-то в сердце убийцы. Сочувствие? Или остаточная, рефлекторная память о прошедших временах, о совместных миссиях, которые Бальмонт никогда уже не вспомнит? Горташ... Нет, Энвер. Он знал. Знал и сам, что такое быть рабом. "Вырос в рабстве у дьяволов". И почему Бальмонт сразу подумал про Рафаила?
И все же, выбор старым другом был сделан неверный.
Бальмонт скрестил руки на груди. Для кого-то - защитный жест. Для него - ставящий точку.
- Ты поклялся не в том, в чем я сказал. Что ж. Я это учту. Риск бывает разным, Горташ. И я верю, что твои намерения не состоят в том, чтобы разрушить мир, раз ты хочешь им править. Я верю, что ты хочешь сделать его совершенным.
Он не знал о чем думал тиран. Но и из его собственной головы эти мысли не шли. Править. Вместе. Дружба. Тысячи дней в прошлом, что сохранились в этой темноволосой голове. Тысячи жертв, принесенных для его продвижения по лестнице власти, кровь которых была на руках Бальмонта. И которых он никогда не вспомнит.
Точнее разум не помнил, но помнила сама его сущность. Тело. Все внутри горело и требовало принять предложение тирана.
"Сначала, ты будешь править. Потом, ты будешь разрушать"
"Прими это предложение. Я не слышу в его словах подвоха"
- Но ты ставишь на кон не только все свое имущество, вплоть до последних штанов. Ты никогда не видел, что такое свобода, а потому не знаешь ей цену, Горташ. Потому ты так легко продаешь и бросаешь тех, кто дорожит тобой. И с Абсолют все то же самое. Как со мной. Как с Карлах. Ты ставишь на кон то, чем не владеешь. Не только Врата Балдура. А весь Торил. Все миры. И ради чего? Ради инструмента, который также наспех сделан, как твоя хваленая стрекочущая и барахлящая завеса? Я не пойду на такой риск. Особенно когда ты можешь добиться того же самого с твоими-то мозгами, если просто перестанешь делать все на тяп-ляп. И выспишься наконец-то, твою мать, прежде чем садиться за коварные планы! В мешки под твоими глазами я уже могу сложить все наши лагерные запасы картошки!
Он переводил все это в шутку. Сложно быть серьезным в такой момент. Может, в какой-то степени столь экзальтированное поведение для Бальмонта стало своеобразной защитой? Тем, что позволяло не сойти с ума? От воспоминаний, что приводили к трагедиям, подобным тому, что стало с Альфирой, от груза ответственности? От всего этого очень хотелось строить из себя похотливого дурачка. В конце концов, трахать все, что движется, было куда приятнее, чем убивать.
- Я вернусь с камнем Орин. И я надеюсь, что ты выполнишь мои требования, когда я вернусь. На этом... Позвольте откланяться, господин эрцгерцог. Дела семейные!
Соблазн кричал в голове так, что болели виски. Ему очень не нравилось то, к чему пришел этот разговор.
И голос Соблазна сам складывал в голове слова, а к словам сплетал мелодию. Было ли это иллюзией? Или воспоминанием о чем-то, что Бальмонт написал для Горташа еще очень давно? Мимолетная тень прошлого, выданная щедрой отцовской рукой, как кошелек с деньгами на веревочке, заманивающий жертву в ловушку? Было ли это чем-то, что бард создал еще до того, как потерял память? Еще в те времена, когда намеревался зарезать друга одним из последних на алтаре своего отца?
Тысяча дней
Вдохов и выдохов
Тысяча дней
Стенаний и выкриков
Славься
Властвуй
Царствуй
Я буду с тобой